130 лет назад, в ночь с 23-го на 24-е июня (Ивановская ночь) 1889 г. родилась А.А. Ахматова
Наталия Третьякова. Ахматова и Модильяни у неоконченного портрета. (Иллюстрация: «Культура.РФ») 🔗
В нищей эвакуации, в военном Ташкенте, внимая отзвукам информсообщений, щедро и безоглядно написаны, по существу, все главные произведения Ахматовой. Первая редакция «Поэмы без героя» (закончила в 1962); пьеса «Энума элиш» (увидела в бреду «сон во сне» как магическое предсказание неизбежного судилища: «Как будто я всё ведала заране»); сюита «Луна в зените»; «Северные элегии»; цикл «Ветер войны». Не без помощи А. Толстого выходит в 43-м ташкентский сборник.
А также вершина гражданской поэзии, стихотворение «на все времена» — «Мужество»:
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова, —
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
И через много лет, в семидесятилетнем возрасте, держалась она гордо, величественно, «очень прямо, голову как бы несла, шла медленно и, даже двигаясь, была похожа на скульптуру, массивную, точно вылепленную — мгновениями казалось, высеченную, — классическую и как будто уже виденную как образец скульптуры» (А. Найман).
Однажды, в начале шестидесятых, на одном из творческих приёмов, на Ахматовой лопнуло платье, — вспоминает Шаламов, — шерстяное, старое платье, которое Анна Андреевна носила c десятых годов, c «Бродячей собаки», со времени «Чёток». Платье это пришло в ветхость и лопнуло, и гости зашивали его на Анне Андреевне. Другого не было у неё, да и приёма не хотелось прерывать.
«Так вот, это лопнувшее шерстяное платье в тысячу раз дороже какой-нибудь почётной мантии доктора наук, которую набрасывали на плечи Анне Андреевне в Оксфорде. Это лопнувшее шерстяное платье в тысячу раз почётнее оксфордской мантии, в тысячу раз больше к лицу Анне Андреевне!»
Луч утра на чёрное платье
Скользнул, из окошка упав...
И упало каменное слово
На мою ещё живую грудь.
Ничего, ведь я была готова.
Справлюсь с этим как-нибудь.
«Это была уже «оттепель». Не хватало стульев для мужчин, сидели только женщины или же мужчины постарше, некуда было класть шапки и шубы. Какая-то была толкотня невероятная, как будто в часы пик в метро, знаете… (Речь шла о 65-летии Эренбурга в 1956 г. А.А. называла Эренбурга «круглогодичным лжесвидетелем», добавляя, однако, что она не относится плохо к Илье Григорьевичу.) С трудом можно было пробраться к каким-то закускам и винам. Я помню, Тышлер утащил себе три бутылки и блаженствовал сидел там в уголке. Вдруг раздался какой-то такой шорох, что ли, и вошла в кабинет Анна Ахматова, в чёрном платье, со своими серебряными волосами. Вдруг в комнате стало просторно, в этой тесной комнате. Все встали и тихо её приветствовали; она как царица такая, знаете, поклонилась и вышла в другую комнату. И Фальк мне сказал: “...И упало каменное слово...”» (Из воспоминаний А.В. Щёкин-Кротовой, жены художника-авангардиста Р. Фалька).
Роберт Фальк упомянул стихотворение, сотворённое на приговор Л. Гумилёва (1939 г. — 5 лет ИТЛ), показывающее всю силу материнской души и волю поэта Ахматовой, не сломленную испытаниями; а ведь Анна Андреевна была одной из первых женщин, душу которой опалил красный террор (расстрел бывшего мужа Н. Гумилёва в 1921).
Тогда, в 56-м, на юбилее Эренбурга, не потух ещё в памяти знаменитый, знаменательный московский вечер десятилетней давности (осень 1946-го) в Колонном зале, когда она читала стихи вместе с Пастернаком. «Ахматова была в чёрном платье, на плечах — белая с кистями шаль. Держалась она на эстраде великолепно, однако заметна была скованность и какая-то тревога» (Н. Раскина). Тревога была обоснованной.
В контексте«Попытка создать красивую историю госбезопасности провалилась» В обществе интервью вызвало взрыв. Группа академиков и член-корреспондентов РАН опубликовало открытое письмо, с критикой интервью и заявлением, что «впервые после XX съезда КПСС одно из высших должностных лиц нашего государства оправдывает массовые репрессии 1930–40-х годов»
Одной из самых больших бед в жизни Ахматовой явились последствия от принятого 14 августа 1946 г. всемирно и печально известного постановления ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”».
В котором звучали, в частности, и такие строки: «Абсолютно правильно указание ЦК на то, что правление ССП и его Председатель тов. Н. Тихонов не приняли никаких мер для улучшения работы журналов «Звезда» и «Ленинград» и не только не вели борьбы с вредными влияниями Зощенко, Ахматовой и им подобных несоветских писателей на советскую литературу, но даже попустительствовали проникновению в журналы чуждых советской литературе тенденций и нравов. Систематическое появление на страницах журналов пошлых и злобных пасквилей Зощенко на советских людей и советские порядки, печатание пустых, безыдейных стихов Ахматовой, пропитанных духом упадничества и пессимизма, явилось прямым содействием бездеятельности правления Союза писателей, отсутствия большевистской принципиальности, политической остроты и ответственности за порученное дело».
Ахматову и Зощенко («Я был богат, но счастлив не был», — говаривал Михаил Михайлович) исключили из Союза писателей СССР. Только в 1988 году Политбюро ЦК КПСС отменило Постановление 1946 г. как ошибочное. СП восстановил членство Ахматовой в 1951 г., но сына поэтессы Сталин из лагеря не выпустил. После Постановления ЦК две готовые к печати книги пущены под нож, в квартире отключен свет и газ, Ахматова лишена продовольственных карточек: «Друзья покупали мне апельсины и шоколад, как больной, а я была просто голодная...» Судя по сохранившимся стенограммам собраний ленинградского Союза писателей, анафемствовали её после Резолюции ежегодно.
Следует добавить, что, как выяснилось позже, заряд номенклатурного залпа Резолюции Жданова («самый толстый», как называла его А.) был нацелен не на двух беспартийных литераторов, а против партийного и идеологического руководства Ленинградского обкома и горкома ВКП(б). В «Правде» опубликовали лишь четыре пункта резолютивной части постановления — за кадром оставалось ещё девять. Все они носили исключительно партийный карательный характер, трагически предвосхищая кровавое «ленинградское дело» 1949—50-х гг.
В связи с широким обсуждением по всей стране Постановления 46-го года Евгений Рейн рассказал как-то Ахматовой любопытную историю.
На Кавказе к ним, молодым поэтам, подошел бродяга и, представившись бывшим заключённым, попросил денег: мол, сидел он по делу Зайченко и Ахмедова — и многозначительно подмигнул. Они вдруг сообразили, что Зайченко и Ахмедов — это перевранные бродягой Зощенко и Ахматова.
Дело, мол, молодые люди, государственное, я по нему подписку давал, об нём когда-нибудь весь мир услышит, только, мол, для вас сообщаю: Зайченко ни в чём не виноват, его затянул Ахмедов...
Все уже понимали, что им пересказывается некая фольклорная байка по поводу ждановского постановления — рассмеялись, и бродяга получил свой гонорар.
Анне Андреевне почему-то эта история очень понравилась. Может быть, она считала её каким-то бредовым отражением истины, вспоминал Е. Рейн.
Одиночество такое,
Что — сейчас в музей,
И предательство двойное
Близких и друзей.
А ведь прошло чуть больше года с победной, счастливейшей для её творчества послевоенной весны, ставшей «весной ахматовых триумфов в Москве», писал биограф В.Я. Виленкин в книге «В сто первом зеркале»: «Один за другим с огромным успехом проходили вечера встреч группы приехавших из Ленинграда поэтов с московскими поэтами. В конце первого отделения обычно выступала Ахматова, в начале второго — Пастернак. На эстраде они сидели рядом». — Москвичи одаривали чтецов-артистов искренней признательностью, для самой Ахматовой «в её уединении и одиночестве был неожиданным тот взрыв любви и восхищения» (Раскина).
Тем ужаснее для Анны Андреевны стало стройное единодушие писателей, с которым они присоединились к разгромному мнению Центрального комитета партии.
Естественно, в этом оголтелом хоре не было голоса Пастернака, вообще чудом оставшегося в живых, — два больших поэта прекрасно понимали друг друга, стойко делили и радости, и беды. «Пастернака никто ещё не перепастерначил», — шутила Анна Андреевна, намекая, что власть считала его для народа слишком сложным.
Известно, что триумфальные выступления Ахматовой 45-го года публика часто встречала стоя. Об одном из таких приёмов донесли Сталину. Он показал своё отношение к услышанному, спросив доносчика: «Кто организовал вставание?» И это притом, что сборник «Из шести книг» выдвигался Шолоховым на Сталинскую премию в 1939! — однако уже через две недели после выхода серия «Из шести книг» была запрещена и выброшена из книжных лавок и библиотек.
* * *
Станислав Кувалдин
«Сноб»