Век гигантов кончился
Бертолуччи было 77, когда он ушел. По нынешним временам — это «всего» 77. Он был тяжело болен, давно, много лет, жил в инвалидном кресле, которое выглядело под ним как трон.
Когда умирает кто-то большой, принято говорить «Ушла эпоха». Как правило, говоря так, люди имеют в виду собственные представления об эпохе и собственную, внутреннюю эпоху, и это нормально.
Но Бертолуччи действительно закрыл дверь в эпоху великих режиссеров. Век гигантов кончился.
Последний раз довелось видеть Бернардо Бертолуччи на сцене Палацо дель Чинема в Венеции в 2013 году. Он был тогда президентом жюри и на церемонии закрытия, вручал «Золотого льва» своему соотечественнику Джанфранко Рози за фильм «Священная римская кольцевая».
Бертолуччи восседал на сцене в своем инвалидном кресле как Зевс, вершащий судьбу маленького податливого человечества, как бог, у которого, кроме человечества, еще масса забот во Вселенной.
Ядовитые стрелы неслись в него тучами — огромное количество людей готово было возненавидеть его вчера обожаемого Бертолуччи за этот странноватый жест — наградить хорошую, но вовсе не великую, обреченную на скорое забвение документальную картину о жизни обитателей земель, прилегающих к Римской кольцевой.
Стрелы неслись, а он не замечал, как и полагается небожителю. Он, как всегда, бросал вызов — на этот раз это был вызов постмодернизму, увлечению причудливыми формами и «формоискательству», пренебрежению смыслами. И — желание вновь заявить об итальянском кино.
Годом раньше Бертолуччи так же по-королевски вынес все удары критики, не принявшей его последний фильм — «Я и ты».
Язвительные эксперты пригвоздили режиссера за режиссерскую беспомощность и старческую сентиментальность. Ха. «Старческую»…
Бертолуччи было 77, когда он ушел. По нынешним временам — это «всего» 77. Он был тяжело болен, давно, много лет, жил в инвалидном кресле, которое выглядело под ним как трон. Бертолуччи ушел более молодым, чем Бергман или Антониони, а его кумиру Годару, к счастью, через неделю исполнится 88, и он полон идей и претензий к миру.
Бертолуччи было всего 77, и многие, кто не знал его биографии, были поражены — всего 77?! Потому что этот неугомонный enfant terrible умудрился вместить в себя весь XX-й век.
Бертолуччи был не просто грандиозным режиссером — он был необъятным.
Он так раздвигал рамки условностей, что нам была видна Вселенная со всеми ее красотами и уродствами.
Он не признавала жанрового разделения, не старался соблюдать правил жанра — ему было это не нужно, он слишком хорошо видел и понимал природные истоки человеческих пороков, что загонять их в какие-то условности ему казалось излишним. Он просто об этом не думал — жизнь слишком красочна и многообразна.
Бернардо понял это еще в детстве, когда отец, известный поэт и критик Аттилио Бертолуччи начал брать его на съемки, водить по каким-то своим собраниям, где звучали то гневные, то восторженные, но всегда — пылкие речи. Мальчик тогда еще толком ничего не знал о профессии режиссера — ему просто хотелось все, что он видит и слышит, давать видеть и слышать другим в виде причудливых образов.
Когда Бернардо учился в Римском университете La Sapienza, он снял свой первый фильм — «Канатная дорога», а вскоре второй — «Смерть свиньи». Парню было тогда 16 лет.
А вскоре он попал на съемочную площадку к Пьеру Паоло Пазолини — тот взял молодого человека ассистентом на картину «Аккатоне». Пазолини стал первым мастером, первым кумиром будущего режиссера.
Правда, потом сам Бертолуччи признавался, что Пазолини хоть и много дал для становления его как художника, но все-таки светочем его режиссерского пути он не был.
Его кумиром, обожаемым, боготворимым и непререкаемым стал Жан-Люк Годар.
«На последнем дыхании», словно целиком состоящее из частиц свободного духа, фильм, после которого хочется оказаться вместе с героем «на краю дыхания» — «Au bout de souffle», а там хоть к черту в пекло — эта картина оказалась идеально созвучной бертолуччиевскому ощущению жизни.
И в 1964-ом он снимает фильм «Перед революцией», в котором предсказал студенческие волнения 1968-го. Правда, фильм увидел свет только в 1971 и звучал уже скорее как осмысление революционного опыта.
Свой лучший, самый глубокий, самый многопластовый фильм (хотя это, конечно, и не бесспорно — тут могут быть разные мнения) — «Конформист» по роману Альберто Моравиа — Бертолуччи снял не без влияния Годара.
Но не в смысле стиля, киноязыка или даже подхода к тем жгучим проблемам, которые его тревожили.
Еще до того, как вышла картина «Перед революцией», Бертолуччи, разочарованный в идеях революции и обиженный на Годара, словно в пику ему и собственному преклонению перед французским мастером (впрочем, преклонение не прошло до конца жизни) снимает фильм о зарождении фашизма.
Мы видим, как фашизм рождается сначала где-то в глубинах души, в каких-то темных ее закоулках, о которых не всегда догадывается даже их хозяин.
В какой-то момент времени людей с такими закоулками становится все больше, и вот закоулки сливаются в один большой прямой проспект. Фашизм — в подкорке. Всякий тоталитаризм — прорванный гнойник подсознательного. Впоследствии Бертолуччи говорил, что главный герой Марчелло (лучшая работа Жан-Поля Трентиньяна) — это он, Бертолуччи, а наставник и учитель главного героя, которого тот собирается убить, — это Годар. Сдержанный Годар промолчал.
За «Конформистом» последовало «Последнее танго в Париже» — фильм до сих пор, думается, не до конца понятый теми многими, кто увидел в нем разнузданность пресыщенных европейских нравов.
Дуэт Марлона Брандо и Марии Шнайдер, на наших глазах взрывающий пространство полуживотной страстью, показал не просто изыски любовных утех.
Бертолуччи сумел развернуть всю мощь и всю вечность «основного инстинкта», заодно дотошно исследовав этот инстинкт и найдя в нем массу не изведанных ранее нюансов. Например, его абсолютную тупиковость. Это фильм о том, что страсть — настоящая, действительно животная — не ведет никуда.
Если вдуматься — то в определенном смысле «Последнее танго в Париже» — фильм антиэротический, «антистрастный». Человек — если и животное, то двуногое и думающее. Ну или рождено думающим. Отдавать свою природу homo sapiens на откуп исключительно страстям, видя в них исключительно высшее наслаждение, — предательство человеческой природы. Поэтому так естественна в фильме связь прекрасного и отвратительного, поэтому и ждет героем трагический финал, что они прошли этот путь и уперлись в тупик.
В СССР этот фильм, разумеется, не поняли, приписав Бертолуччи лишь безудержный эпатаж и попытку вторгнуться в чистый мир советского человека своими грязными похотливыми лапами. Бог им судия.
Последний фильм, который Бертолуччи снял в Италии, - «Двадцатый век». Герои картины, два брата, которых сыграли Жерар Депардье и Роберт Де Ниро, живут, «под собою не чуя страны». Но страна их чует и живет вместе с ними. Или они с ней — это неважно.
Длинный-предлинный, на пять часов, фильм оправдал свою немыслимую долготу — судьбы двух братьев словно лицо и изнанка эпохи, порой они меняются местами, и не понять — где изнанка, а где лицо. Из этого фильма невозможно вырваться — он затягивает, приковывает, не разрешает даже выйти на перекур — как не отпускает и долго еще не отпустит сам XX-й век.
После этого Бертолуччи вдруг увлекается Китаем и снимает самый успешный свой фильм «Последний император» — об императоре Маньчжурии Пу И, который, став императором в три года, во все тяжкие, военные, революционные времена старается сохранить память предков.
Вокруг бушует война, а императору она будто и не страшна сама по себе — ему страшно, что придется ломать древнюю историю страны, ее традиции, династию.
Этот фильм, обласканный мировым киносообществом, собравший все мыслимые награды, в том числе и «Оскара», стал реакцией Бертолуччи на собственные еще недавние увлечения революционными идеями.
Потом начался гладкий период. Бертолуччи снова вернулся в итальянское кино, посвятив этому «Ускользающую красоту» — печальный фильм о поисках родной гавани и о невозможности ее найти.
Еще более гладким оказался «Маленький будда», который понравился, кажется, одному только Далай-ламе, да и то — мы об этом так и не узнали. Но известно, что он был первым зрителем фильма, и показ состоялся специально для него — Далай-лама сидел в зале один.
Причесанное кино, самоучитель по буддизму, сделанный изящно, но словно кем-то другим.
Потом, уже под конец жизни, в «Мечтателях», Бертолуччи вернется к этой теме, показав скудное бытование этих идей в маленькой парижской квартире и безжизненность этих идей как любых идей вообще.
Здесь ненадолго снова виден тот Бертолуччи, что потрясал основы, хулиганил на экране, отрабатывал на зрителе мысли о непременности нового мира.
Когда умирает кто-то большой, принято говорить «Ушла эпоха». Как правило, говоря об ушедшей эпохе, люди имеют в виду собственные представления об эпохе и собственную, внутреннюю эпоху, и это нормально.
Но Бертолуччи действительно закрыл дверь в эпоху великих режиссеров.
Век гигантов кончился. Сейчас за него отвечает один Годар — кумир Бернардо Бертолуччи, который провозгласил эпоху без конформистов, открыл и закрыл нам ХХ век, забрав с собой и без того ускользающую красоту.
Теперь все это закончилось.
* * *
Екатерина Барабаш
«RFi»