Невесёлый смех мрачного императора
Недруги записали императора Павла в безумцы — ещё при жизни, а в особенности — после его гибели. В основном потому, что действовал Павел Петрович порывисто, часто и быстро менял политический курс, не скрывал своей вспыльчивости.
Он считался не острословом, а Тем, Над Которым Смеются. Грустное амплуа. Но, подобно шекспировскому принцу Датскому, с которым Павла часто сравнивали, он обладал фехтовальной быстротой реакции в спорах и был не чужд грустноватого сарказма.
Русский Гамлет: характер Павла I
Мы почти не будем говорить о сложных политических обстоятельствах того времени. Хотя тут есть, о чём поспорить… Сегодня нас интересуют легенды и оттенки характера императора. А беспощадная историческая реальность будет проступать в этих рассказах как фрагменты осыпавшейся мозаики.
Судьба императора Павла Петровича печальна и таинственна, а в чём-то и трагикомична. Трудно сказать, кто первым назвал его русским Гамлетом, но это прозвание за ним закрепилось намертво.
И, как мы увидим, подобно Гамлету, он любил инсценировки, бросающие в дрожь тех, кому Павел Петрович хотел отомстить. Хотя, пожалуй, он был наивнее и прямодушнее своего датского собрата, о котором к тому времени уже рассказал русской публике поэт и драматург Александр Сумароков.
Когда его отца, императора Петра III, отстранили от власти, Павлу ещё не исполнилось шести лет. Подразумевалось, что, достигнув совершеннолетия, он станет императором.
Но его мать оказалась настолько талантливым политиком, что всерьёз воспринимать перспективу её отрешения от власти никто не мог.
Несколько раз в аристократических кругах возникали идеи сделать ставку на воцарение Павла — однако императрица пресекала эти начинания легко и бескровно. Десятилетиями Павел жил в Гатчине, в некоем воображаемом мире. Держал собственный двор, лелеял мечты, непохожие на устремления его нелюбимой матери. Не ладил с её фаворитами, с екатерининскими орлами, а всесильного Потёмкина просто ненавидел.
Однажды — уже став императором — в беседе с Василием Поповым — бывшим правителем канцелярии князя Таврического — император принялся обвинять Потёмкина во всех смертных грехах и вопрошал: «Как нам теперь исправить то зло, которое он причинил России?» — «Отдайте туркам Крым и южный берег», — ответил Попов, прекрасно понимая, что такая дерзость может стоить ему свободы.
Но император сдержался. По-видимому, высоко оценил остроумие Попова!
Отвергая Потёмкина, он поклонялся пруссакам, прежде всего — великому королю Фридриху II. Заводил в Гатчине прусские порядки, находил наслаждение в муштре. Хотя, в отличие от прусского кумира, никогда не чурался амурных забав.
Во время путешествия по Франции цесаревич познакомился с королем Людовиком XVI. Тот, сразу приметив грусть в глазах Павла, спросил его:
— Есть ли в вашей свите люди, на которых вы могли бы вполне положиться?
Павел ответил с горькой иронией:
— Да если бы возле меня находился пудель, который был бы ко мне искренне привязан — моя мать велела бы его немедленно бросить в Неву или в Сену, если бы дело было в Париже…
Бывали у «принца» и гости. Некоторых он принимал не без удовольствия. Генерал-аншеф Александр Суворов, явившись к Павлу, по своему обыкновению, начал проказничать и кривляться, но цесаревич остановил его и произнес не без печали: «Остановитесь, граф. Мы и без того понимаем друг друга».
Суворов сменил тон и удивил хозяина своим тонким остроумием и образованностью. После серьёзного разговора, выйдя из кабинета, Суворов побежал вприпрыжку и запел: «Prince adorable, despote implacable!» («Принц восхитительный, деспот неумолимый»). Павел этого каламбура не оценил.
Считалось, что Павел Петрович вовсе не понимает юмора. И только генерал Николай Саблуков — один из доброжелателей самодержца — вспоминал:
Об императоре Павле принято обыкновенно говорить как о человеке, чуждом всяких любезных качеств, всегда мрачном, раздражительном и суровом. На деле же характер его вовсе был не таков. Остроумную шутку он понимал и ценил не хуже всякого другого, лишь бы только в ней не видно было недоброжелательства и злобы.
Он действительно ценил юмор. Так, во время одного смотра гатчинский офицер Иван Каннабих опрометью помчался исполнять поручение Павла. Он скакал так быстро, что с него слетела шляпа. Павел крикнул ему, что он потерял шляпу, на что Каннабих ответил: «Но голова тут, ваше величество», продолжая скакать. Ответ понравился Павлу, и он велел: «Пожаловать ему 1000 душ».
И всё-таки шутки он предпочитал мрачные. Придя к власти, первым делом Павел установил культ своего убиенного отца — Петра III.
Разумеется, в пику только что скончавшейся матери. При жизни императора Петра III не успели короновать. Павел решил исправить эту ошибку истории, вскрыв гроб отца.
Он детально разработал ритуал со-коронования праха Петра III и тела Екатерины II. Такого мрачного спектакля мир ещё не видел. Утром в Александро-Невском монастыре Павел возложил корону на гроб Петра III. Потом его перезахоронили в Петропавловском соборе как императора. При этом — вот она, ирония Павла! — регалии несли участники убийства императора Петра III: граф Алексей Орлов-Чесменский, гофмаршал Фёдор Барятинский и генерал-аншеф Пётр Пассек.
Павел любовался ужасом в их глазах… Даже бывалый вояка Орлов с трудом сдерживал слезы.
А Барятинский вскоре после похорон был отправлен в отставку и получил приказ оставить столицу, выехав на жительство в деревню. Опала! Когда его дочь попросила помиловать отца, император мстительно ответил: «У меня тоже был отец, сударыня!»
Когда он стал полноправным монархом — миловал и карал без разбора, подчас — по прихоти, а не по расчёту, хотя не был глупцом. Это как раз тот случай, когда досужая молва надолго повлияла на восприятие государственного деятеля… На Павла ходили злые эпиграммы:
Не венценосец ты в Петровом славном граде,
А деспот и капрал на плац-параде.
Кто это написал? Не столь уж важно. Приписывали великому Суворову.
Фигаро при Гамлете: Иван Кутайсов
С юных лет любимцем Павла был Иван Кутайсов, которого современники называли «турчонком». Генерал Репнин взял его в плен в сражении при Бендерах и подарил Екатерине. Но, возможно, он был грузином — и генерал Генрих фон Тотлебен спас его от турок и прислал в столицу… На это намекает фамилия — Кутайсов, скорее всего — от города Кутаиси.
В любом случае, он слыл безродным выскочкой. Вместе с Павлом он путешествовал по Европе, в Париже научился куаферскому искусству и с тех пор регулярно стриг и брил своего патрона. Он оказался искусным царедворцем, поверенным во всех любовных делах Павла Петровича.
Став императором, Павел произвел своего любимца сначала в бароны, а потом и в графы. Он, к негодованию придворных, сделался обер-шталмейстером и кавалером ордена Св. Андрея Первозванного, а кроме того — одним из самых богатых людей империи.
И всё-таки продолжал ежедневно брить государя! Павел не доверял себя другим цирюльникам.
Когда Кутайсов попытался отбояриться от этой обязанности, мол, у него с годами руки стали дрожать — он предложил вместо себя некоего гвардейского офицера, который тоже недурно владел парикмахерским ремеслом. Но Павел, увидев замену, сделал страшные глаза и закричал: «Иван! Брей ты!»
Пришлось Кутайсову вернуться к своим прямым обязанностям.
Однажды граф нанёс визит Суворову. Фельдмаршал выбежал навстречу к нему, кланялся в пояс и бегал по комнате, покрикивая:
— Куда мне посадить такого великого, такого знатного человека! Прошка! Стул, другой, третий!
Суворов громоздил стулья один на другой, кланяясь и предлагая Кутайсову садиться выше.
— Туда, туда, батюшка, а уж свалишься — не моя вина!
Высокородные вельможи Кутайсова терпеть не могли. В ночь заговора, когда погиб император, Кутайсов чудом спасся. Ареста он не избежал, но, конечно, его не казнили. Он обосновался в подмосковном имении, жил богато, завел великолепный конный завод.
Если и были у него грехи перед империей — их искупил сын, 27-летний генерал-майор Александр Кутайсов, погибший за Отечество на Бородинском поле.
«В Сибирь бы его отправить…»
Горячий нрав императора нашёл отражение в истории, которую пересказывали на разные лады — с добавлением фантастических подробностей. Как-то на параде Павел остался чрезвычайно недоволен воинской выучкой одного полка. Он перед строем громко отчитал командира и бросил в раздражении: «Полк ни на что не годен, в Сибирь бы его отправить».
Полковник решил проявить находчивость и громко скомандовал: «Полк, в Сибирь шагом марш!»
И бравые молодцы промаршировали мимо императора куда-то на восток. Конечно, в тот же день их вернули на место дислокации, а остроумная выходка полковника сгладила царский гнев. Между тем в пересказах эта история превратилась в известный сюжет о странных причудах оголтелого деспота.
Дескать, полк так и шагал в сторону Уральских гор, пока Павла Петровича не убили. И эти пересуды многие воспринимают как историческую истину! Их даже перенёс на экран режиссёр Всеволод Пудовкин в кинофильме «Суворов» (1940). Надо ли говорить, что это не последняя экранизация анекдотов о Павле?
Недруги представляли императора неотёсанным самодуром, но анекдоты всё же донесли до нас и другой образ Павла: оказывается, он ценил находчивость и юмор, был способен к самоиронии и репризе, как и подобает истинному сыну галантного века. При дворе посмеивались над его «нецарской» внешностью: невысокий рост, курносый профиль.
Павел улыбался:
Мои вельможи… О, эти господа весьма желали вести меня за нос, но, к несчастью для них, у меня его нет!
Как-то раз император обратился к расторопному царедворцу графу Федору Ростопчину, своему любимцу:
Наступают праздники, надобно раздать награды. Начнём с Андреевского ордена. Как ты думаешь, кому следует его пожаловать?
Ростопчин обратил внимание государя на графа Андрея Разумовского, российского посланника в Вене. Император удивился: всем известно, что Разумовский был любовником великой княгини Натальи Алексеевны, его первой супруги. Изобразив с помощью рук на собственной голове рога, Павел воскликнул: «Разве ты не знаешь?»
Ростопчин повторил этот жест и ответил немедленно: «Вот именно поэтому и нужно его наградить, чтобы лишних разговоров не было!». Павел расхохотался.
Однажды Павел в порыве гнева решил объявить войну Англии и приказал Ростопчину, который тогда ведал иностранными делами, немедленно подготовить соответствующий манифест. Как тот ни доказывал все невыгоды несвоевременной войны, император оставался непреклонен. Монарх велел принести на подпись манифест уже следующим утром. Наутро Ростопчин пришёл с докладом к императору с полным портфелем бумаг и документов. Подписав несколько из них, Павел спросил:
— А где же манифест?
Ростопчин указал на свой портфель и вздохнул:
— Здесь.
Злополучный манифест он положил на самое дно массивного портфеля. Но вот дошла очередь и до последней бумаги. Ростопчин опять попытался уговорить императора, но тщетно. Павел I взялся за перо, чтобы подписать роковой документ. Подписывал, однако, очень медленно и будто между прочим спросил Ростопчина:
— А тебе очень не нравится эта бумага?
— Не могу и выразить, как не нравится.
— И что ты готов сделать, чтобы я её уничтожил?
Ростопчин сообразил, что государь может переменить своё решение, и не сплоховал:
— А всё, что будет угодно вашему величеству. Например, могу пропеть арию из итальянской оперы! — И Ростопчин назвал любимую арию императора — кстати, тонкого ценителя вокального искусства.
Павел I отложил перо в сторону:
— Ну тогда пой!
Ростопчин не слишком умело, но громко запел, и вскоре император уже подтягивал ему. Вот так и не состоялась война двух империй.
Многие анекдоты изображают Павла монархом с замашками тирана. Недаром молва приписала ему фразу: «В России велик тот, с кем я говорю, и только до тех пор, пока я с ним говорю». Грозное кредо, и сформулировано мастерски.
Его часто сравнивали аж с самим Калигулой. Но «злодейства» у него выходили совсем не кровавые. Скажем, сенатор и статс-секретарь императора Петр Обресков впал в немилость к царю во время поездки в Казань и старался не попадаться тому на глаза.
В праздничный день он, конечно, был обязан присутствовать во дворце, но попытался затеряться в толпе. Впрочем, лакей, разносивший кофе, заметил Обрескова и, зная об опале, выдал беднягу сенатора, предательски громко предложив ему угощение. Несчастный стал отказываться, но был замечен императором, который тут же поинтересовался:
— Отчего ты не хочешь кофия, Обресков?
Сенатор тихо ответил:
— Я потерял вкус, ваше величество.
Павел пребывал в добром расположении духа, ему понравился ответ сенатора, и он сказал:
— Возвращаю тебе его!
Так находчивый Обресков вновь обрёл милость императора. Опала завершилась так же неожиданно, как и началась.
Отец подданным
Уничтожая екатерининское наследие, он не только самодурствовал, но и бил по недостаткам. Павел стремился стать отцом для всех подданных, стремился вернуть крестьянам человеческое достоинство, уравнять их с другими царевыми слугами — и принялся бороться с дворянскими злоупотреблениями, чем и вызвал ненависть аристократов.
Барщина была сокращена до трёх дней в неделю. Особым указом воспрещалось продавать порознь крепостных одной и той же крестьянской семьи.
Император задумывался о «прямой связи» между подданными (даже самыми обездоленными) и отцом-государем. На стене Зимнего дворца был установлен ящик для прошений на высочайшее имя — первый «интернет-блог» того времени.
Он сам читал эти бесконечные жалобы — на жестокое обращение офицеров с солдатами, на чиновников, на соседа-жулика, на легкомысленных сыновей или жадных родителей. Разумеется, хватало и откровенно курьёзных кляуз.
Император оказывал покровительство иезуитам, пострадавшим от Французской революции. А для Мальтийского ордена и вовсе стал отцом родным. К своему титулу он повелел прибавить слова «и Великий Магистр Ордена Святого Иоанна Иерусалимского».
Он надеялся, что рыцарский союз католиков и православных сможет оказать сопротивление революционно настроенным безбожникам. Во многом Россия вступила в войну с французами в Италии «за мальтийские интересы». Он и Римскому папе предлагал переселиться в Россию — пока не погаснет в Европе революционный костёр.
Внешняя политика Павла была непоследовательной, в ней сказывался темперамент государя. Он готов был с яростью наброситься на Французскую революцию и её гения — генерала Бонапарта. Спешно организовал переброску частей русской армии в Европу.
Но не сумел хладнокровно защитить интересы России в переговорах с союзниками — австрийцами и англичанами.
В результате оскорблённый царь разорвал коалиционные соглашения и готов был вместе с Бонапартом бить недавних «братьев». Начался авантюристический, но опасный для Британии поход русской армии в Индию. Англичане не пожелали мириться с такой политикой Павла.
Двор отнёсся к гибели царя бессердечно, многие не скрывали ликования. И даже Гавриил Державин, десятилетиями поддерживавший почтительные отношения с почившим Павлом Петровичем, написал в оде «На восшествие на престол Александра I»:
Век новый! Царь младой, прекрасный
Пришел днесь к нам весны стезей!
Мои предвестья велегласны
Уже сбылись, сбылись судьбой.
Умолк рев Норда сиповатый,
Закрылся грозный, страшный взгляд;
Зефиры вспорхнули крылаты,
На воздух веют аромат;
На лицах Россов радость блещет,
Во всей Европе мир цветет.
Никакой скорби по убитому человеку. Такова участь государственных людей во все времена: вчерашний царь — уже не самодержец. А ведь Державин, женатый первым счастливым браком на дочери кормилицы «русского Гамлета», многим был обязан Павлу. Вдовствующая императрица Мария Федоровна возмутилась, прочитав эти стихи, но не сумела добиться опалы Державина.
А новый государь прислал поэту перстень ценой в пять тысяч рублей, но решил воздержаться от публикации этой двусмысленной оды.
Эхо анекдотов про императора Павла I
Вот уж про кого рассказывали немало смешных и язвительных былей и небылиц! Ведь его ненавидели, как назло, самые остроумные люди империи — офицеры, аристократы… Над ним и при жизни втихомолку посмеивались, а уж после смерти кто только не приложил руку к созданию мифа о безумце на престоле. Хотя во многих анекдотах (а они нередко выходили из мемуаров, достаточно достоверных) чувствуется и самоирония монарха.
Нет, это вовсе не прямолинейный солдафон.
…Одного камердинера Павел однажды прижал к стене, требуя, чтоб он признался, что виноват. Чем чаще этот человек повторял: «В чём?», тем яростнее становился император, пока наконец тот не вскричал:
— Ну да, виноват!
Тогда Павел мгновенно выпустил его и, улыбаясь, сказал:
— Дурак, разве ты не мог сказать это тотчас же.
…После запрещения Павлом всем служащим чиновникам и офицерам ходить в штатской одежде, а не в форменных мундирах, многие из них нашли лазейку и велели своим слугам или солдатам-ординарцам носить за ними, одетыми в мундир и шинель, шубы и шпаги. Однажды Павел встретил на улице такого щёголя, за которым солдат нёс шубу и шпагу. Павел остановил и офицера, и солдата и сказал: — Раз ему трудно носить шпагу, надень её на себя, а ему отдай свой штык с портупеей. Одним махом император сделал солдата прапорщиком, а прапорщика — солдатом.
А этот исторический анекдот, благодаря писателю Юрию Тынянову, стал едва не самой популярной историей павловского времени.
Однажды некий писарь, сочиняя очередной приказ о производстве обер-офицеров из младших чинов в старшие, выводя слова: «Прапорщики ж такие-то в подпоручики», перенёс на другую строку «Киж», да ещё и начал строку с большой, прописной буквы. Император Павел, подписывая приказ, принял «Киж» за фамилию и великодушно начертал: «Подпоручика Киж в поручики». Редкая фамилия запомнилась Павлу. На следующий день, подписывая другой приказ, император произвёл мифическую персону в капитаны, а на третий день — и в первый штаб-офицерский чин. Не существовавший в природе Киж стал штабс-капитаном. На этом император не остановился — по крайней мере, в фольклоре. Через несколько дней Павел произвёл Кижа в полковники и велел вызвать к себе. Высшее военное начальство переполошилось, предполагая, что император хочет произвести Кижа в генералы, но отыскать такого офицера нигде не смогли и, наконец, докопались до сути дела — канцелярской описки. Однако, опасаясь гнева императора, донесли Павлу, что полковник Киж умер. «Жаль, — сказал Павел, — он был хороший офицер».
…Встретился государю кто-то из самых простых и на вопрос: «Как вас зовут?» — отвечал: — «Евграф такой-то». А государь недослышал и переспросил: — «Граф такой-то?» — «Евграф такой-то», — повторил спрашиваемый. — «Царское слово свято! — сказал государь, — поздравляю вас графом». И пошёл с тех пор граф Евграф щеголять.
Кстати, это историю любил Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин.
…Было дело, на посту у адмиралтейства стоял пьяный офицер. Император Павел Первый приказал арестовать офицера. «Согласно уставу, прежде чем арестовать, вы должны сменить меня с поста», — ответил офицер. — «Он пьяный лучше нас трезвых своё дело знает!», — сказал император. И офицер был повышен в чине.
…Конечно, главная слава недолгой павловской эпохи — это Суворов, его победы в Италии и Швейцарии. Они с полководцем далеко не всегда находили общий язык, хотя оба были эксцентриками хоть куда. В истории остались колкости Суворова, не принимавшего опруссачивание русской армии, ярым сторонником которого был Великий магистр Мальтийского ордена… «Пудра не пушка, букли не порох, коса не тесак, я — не немец, а природный русак». Но…
После Альпийского похода Суворова Павел решил выбить специальную медаль, на которой бы отражалось и участие австрийцев, которые лишь мешали общему делу. Суворов, к которому Павел обратился с просьбой предложить вариант текста, дал такой совет — медаль сделать одинаковой и для русских, и для австрийцев.
Но на «русской» стороне выбить «С нами Бог», а на «австрийской» — «Бог с ними». Эта шутка полководца императору пришлась по душе. И это уже не издевка над Павлом, а скорее реприза о его остроумии!
…Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к умеренности, император Павел назначил число кушаний по сословиям, а у служащих — по чинам. Майору определено было иметь за столом три кушанья. Яков Петрович Кульнев, впоследствии генерал, истинный ученик Суворова и герой войны 1812 года, служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния. Павел, увидев его, спросил:
— Господин майор, сколько у вас за обедом подают кушаньев?
— Три, Ваше Императорское Величество.
— А позвольте узнать, господин майор, какие?
— Курица плашмя, курица ребром и курица боком, — отвечал находчивый Кульнев.
…А в этой истории остроумие императора проявилось во всей красе. Одна богатая купчиха московская поднесла императору Павлу подушку, шитую по канве с изображением овцы, и к ней приложила следующие стихи:
Верноподданных отцу
Подношу сию овцу
Для тех ради причин,
Чтоб дал он мужу чин.
Император рассмеялся и не замедлил ответить ей в стихах. Русскую рифму он чувствовал остро:
Я верноподданных отец,
Но нету чина для овец.
Случилось ли это в действительности? Бог весть. Но каламбур отменный, достойный царского величества.
Удар табакеркой
О заговоре высокородных вельмож и об убийстве монарха, разумеется, официально не сообщалось. Официальной версией смерти императора был апоплексический удар. Это была последняя — и самая мрачная — шутка императора.
В повеселевшем свете сразу же начали шутить, что «Павел I умер от апоплексического удара табакеркой в висок».
А других шуток, связанных с убийством Павла Петровича, мы приводить не будем. Не смешные они. Хотя остряков, ненавидевших императора, это не останавливало.
* * *
Арсений Замостьянов
- заместитель главного редактора журнала «Историк»
Специально для «Fitzroy Magazine»
«Fitzroy»