Особый путь не всегда ведет к развалу экономики
От незаметно прошедшего столетия революции 1917-го мы плавно переходим к серии новых круглых дат, маркирующих распад Российской империи в конце 1917-го — начале 1918-го. Не забудем, что первой провинцией, отпавшей от метрополии (или, по крайней мере, первой, сделавшей это с аккуратным соблюдением формальностей), была Финляндия. 6 декабря там празднуется столетие независимости. В этот день в 1917-м финский парламент принял обращение к народу, излагающее принципы самостоятельного существования этой страны.
А дальше произошло первое из тех примечательных событий, которые сделали Финляндию XX века страной особого пути. Финны обратились за признанием своего суверенитета к российскому правительству. И это при том, что правительством у нас был тогда коалиционный большевистско-левоэсеровский Совнарком, легитимность которого была совершенно не очевидна, а консенсус-прогноз внутренних и внешних аналитиков сводился к тому, что он догуливает последние недели. Тем не менее, финские лидеры приехали в Петроград именно к большевикам и получили у них письменное согласие на отделение.
Позднее, при Хрущеве и Брежневе, в эпоху приторной советско-финляндской дружбы, существовал канонический рассказ о том, как финская делегация волновалась в приемной в застуженном Смольном, и как из зала заседаний вышел к ним улыбающийся Ильич, не без торжественности вручил историческую бумагу и дружески пожелал процветания. Правдой там было лишь то, что бумага, подписанная Лениным, Троцким и остальными вождями революционного режима, действительно существовала.
Ленин чуть позже рассказывал об омерзении, которое испытал при виде приезжих буржуазных политиков, но пошел им навстречу, надеясь, что в ближайшее время их сметет революция.
Революция и гражданская война действительно начались в Финляндии буквально месяц спустя. Большевики в меру сил поддерживали тамошних «красных». Они не придавали значения своим подписям на бумагах и искренне верили, что революция вот-вот охватит всю Европу. Но, вопреки их тогдашним намерениям, упомянутый документ стал очередной ступенькой на необычном финском пути, а несколько десятков лет спустя с удовольствием использовался в пропагандистских целях и советскими вождями, и финляндским истеблишментом.
Однако вернемся к вопросу, на который надо ответить. В 1918-м политическая карта, на которой вырисовывался десяток новых государств, смутно напоминала нынешнюю. Но всего за три-четыре года большевики восстановили державу почти в прежних границах. А к началу 1940-х вернули и прочие отпавшие земли, временно обретшие независимость. За вычетом Финляндии и оккупированных Германией польских земель. После Второй мировой восстановленная Польша тоже стала советским сателлитом. Одни только финны сохранили суверенитет, пусть слегка потрепанный, и до конца 1980-х оставались единственным исключением на наших пространствах.
А теперь назовем причины этого, не отделяя объективные от случайных.
1. Великое княжество Финляндское, отобранное у Швеции Александром Первым и наделенное им крупными привилегиями, было самой автономной частью Российской империи. К началу XX века здесь сложился не просто национал-оппозиционный актив, как, например, в Польше или Украине, а политический класс с навыками управления. В критический момент там было кому не только взять, но и удержать власть.
2. В Финляндии не существовало крестьянского вопроса в том виде, в каком он тяготел над Россией. Там не было мощного помещичьего землевладения, объединявшего крестьян против себя, а крестьянская собственность на землю была крепка и достаточно уважаема.
Поэтому расклад сил в финляндской гражданской войне 1918 года был не таким, как у нас. За «белыми» шли не только привилегированные слои, но и крестьяне, за вычетом самых бедных и безземельных. А мобилизационным ресурсом «красных» была лишь городская беднота. Это и определило исход гражданской борьбы. Наряду, разумеется, с прагматизмом системных финляндских политиков, которые использовали в интересах «белого» режима кого угодно, от ленинского Совнаркома до кайзеровской Германии, и не зацикливались на поддержке российских «белых», которые так и не заставили себя безоговорочно признать независимость Финляндии.
3. Гражданская война в Финляндии вряд ли сильно отличалась от нашей в смысле кровавости и жестокости. Почти 40 тысяч погибших для маленькой страны — это очень много. Расправы были взаимными, но, поскольку «красные» оказались проигравшей стороной, большая часть жертв пришлась на них. Причем памятники расстрелянным «красным» появились лишь много лет спустя. И только через полвека после гражданской войны те бывшие «красные», которые прошли через репрессии, получили государственную компенсацию.
Сравним, однако, с тем, что было у нас. В нынешнем году, по случаю революционного юбилея, имели место несколько вялых и быстро свернутых казенных попыток инсценировать некое мысленное примирение «красных» с «белыми». Их провал объяснялся в том числе и тем, что подлинные «красные» и «белые» вовсе не примирились. Наоборот, оставались врагами до конца своих дней.
А в Финляндии большинство бывших «красных» уцелели и при этом остались в своей стране. Несколько лет спустя с них было снято поражение в правах. Уже в 1926 году премьером стал глава социал-демократов Вяйне Таннер, хоть и не совсем «красный», но явно левый. Взаимная ненависть понемногу утихала, и в 1930-е годы и правые, и левые, за вычетом радикалов с обеих сторон, выступали как системные патриоты Финляндии и противники политических и социальных переворотов. Это дает ключ не только к военной, но и к послевоенной эволюции Финляндии.
4. Важнейшим фактором устойчивости и единства финляндского общества в 1920-е и последующие годы стало сохранение более или менее демократического режима, поддерживаемого основной частью общественных сил всех расцветок. В отличие от межвоенной Польши и стран Балтии, там не установилась автократия, заморозившая общественный раскол, на котором внешним силам удобно было бы сыграть в случае чего.
5. Чувствуя за собой прочный политический тыл, финляндский режим осенью 1939-го повел себя совсем не так, как режимы балтийских стран. Балтия согласилась заключить договоры со Сталиным, сохранившие тамошнее внутреннее устройство ценой отказа от военного суверенитета. Переговоры на ту же тему с Финляндией по причине финской неуступчивости зашли в тупик, и Красная армия двинулась в бой.
Казалось бы, прибалтийцы поступили реалистично, а финны нет. Но уже в 1940-м страны Балтии без борьбы сменили свои авторитарные режимы на левые — и сразу после этого были превращены в советские республики. А Финляндия, проявив чрезвычайную военную стойкость, отстояла независимость, пусть и потеряв Карельский перешеек. Сталин не обязательно считался с сильными, но уж со слабыми не считался никогда.
6. Участие Финляндии в 1941-м — 1944-м в войне на стороне Гитлера, казалось бы, должно было стать ей приговором. Ее спасли несколько случайных и неслучайных обстоятельств.
Финны пытались воевать в особом, как бы отдельном от нацистов качестве, и это не во всем было самообманом. Они блокировали Ленинград с севера, но отказались его штурмовать. Они не перерезали железную дорогу, по которой из Мурманска шло оружие, поставленное по ленд-лизу. И более или менее сохранили демократический режим, отказавшись подражать нацистам в расовой политике. Сам союз с Германией был оформлен довольно двусмысленно и хитроумно — специально чтобы при необходимости его можно было представить как соглашение немцев не со страной, а лично с президентом Рюти.
Сыграли свою роль и некоторое заступничество советских союзников США и Британии, и то, что летом 1944-го финнам удалось на несколько недель приостановить советское наступление, причем как раз тогда, когда Сталину все силы были нужны на главном, западном направлении.
В совокупности это позволило Финляндии добиться перемирия с СССР, сохранив в основном прежний свой режим.
7. В первые послевоенные годы это государство, однако, имело реальные шансы стать одной из стран «народной демократии» — как Чехословакия или Польша. Но, по причинам, уже изложенным, в Финляндии не удалось создать достаточно мощную левую коалицию. Коммунисты оказались слабы, а слить их по восточноевропейскому образцу с социал-демократами, руководимыми все тем же Таннером, которого Сталин ненавидел, всерьез и не пытались. В 1948-м — 1950-м, в весьма нервозной атмосфере, была найдена другая формула сосуществования.
8. Несталинистское большинство «красных» в лице социал-демократов было отодвинуто от рычагов и на десятки лет превращено в легальную, но почти безвластную оппозицию. А с «белыми» Сталин нашел общий язык. Ветераны правой политики Юхо Паасикиви и затем ставший бессменным президентом Урхо Кекконен (в 1918-м — «белый» доброволец) в обмен на признание советского военного преобладания сохранили в своей стране открытый политический режим и сердечно дружили со всеми сменявшими друг друга советскими вождями.
«Финляндизация», как шутливо стали называть этот способ международных отношений, камуфлировала зависимость подчеркнутым и даже сентиментальным расположением, умолчаниями о прошлом, заметной, хотя и не полной фильтрацией акторов финской политики и т. п. Но в целом Финляндия осталась западной и достаточно свободной страной с экономикой скандинавского типа. В империю она не вернулась.
Именно поэтому новый распад нашей империи хоть и принес Финляндии крупные перемены, но не отозвался в этой стране политической или экономической революцией. Это одна из самых благополучных стран мира, даже в нынешних особых обстоятельствах продолжающая кое-как ладить с нашим режимом.
Про Россию говорят: особый путь, особый путь. Подивились бы лучше особому пути Финляндии.
* * *
Сергей Шелин
ИА «РосБалт»