Дух солдата большой Империи
Про стихи Константина Михайловича Симонова написано огромное количество научных работ, статей и школьных сочинений. Про Симонова-прозаика написано также очень много, не только потому, что у него есть очень хорошая проза, но и потому что бесконечно дописываемая военная эпопея «Живые и мёртвые» сформировала многолетний канон описания Отечественной войны.
В контекстеПридут другие времена «Навсегда» был сначала Сталин, потом — в меньшей степени — Хрущев. А потом уж точно «навсегда» — дорогой Леонид Ильич. При этом Брежнев правил страной «всего» 18 лет, а Сталин — да, «целый» 31 год. Но все-таки ни тот, ни другой срок не равны вечности.
Несколько меньше написано про Симонова-сценариста, а ведь по его пьесе и его сценарию сняты фильмы «Парень из нашего города», «Жди меня» — фильм, в 1943 мгновенно ставший образцом советского классицизма, и «Двадцать дней без войны», в 1976 казавшийся авангардом, теперь тоже кажется классическим.
Не один человек разбирал Симонова-журналиста, написавшего тысячи очерков и заметок, понимавшего газетную работу, как сверху, так и снизу. Разумеется, рекорды бьют истории из личной жизни Симонова.
Я как-то, собираясь написать его биографию, ходил по разным издателям, пытаясь договориться, и ощутил себя как в известном анекдоте про Крупскую. Только в моём случае ключевая фраза звучала как «Да кто ж не знает старика Серова!».
Но в русской литературе есть особая кадровая позиция. Это должность поэта внутри диалога «поэт и царь».
Времена меняются, в нашем любезном Отечестве бывают разные государи, но, несмотря на то, что эта должность бывает никем не занята, она не исключена из штатного расписания. Так на моей памяти в списке званий Советской армии присутствовал Генералиссимус Советского Союза.
Раньше эта должность у нас была распространена: прекрасно известны пары Державин-Екатерина, Карамзин-Александр, Пушкин-Николай. В тридцатые годы Сталин звонил Пастернаку, и происходивший между ними диалог был именно разговором поэта с царём.
В послевоенные годы Симонов был как раз таким поэтом, правда, понемногу переставая писать стихи. Поэт, на которого обращает внимание Государь, вовсе не самый сервильный, и не обязательно гениальный, но, понимая механизмы этого политического разговора, можно очень многое понять и в политике, и в литературе.
Константин Симонов был человеком очень интересной литературной судьбы: сперва находился в зоне политического риска, потом был при дворе, затем испытал опалу, был деятелен вплоть до самой смерти, и до сих пор вызывает у людей противоречивые чувства.
С одной стороны, это память о знаменитых объединяющих военных стихотворениях. С другой стороны, та литературная политика, которую он проводил в послевоенное десятилетие, была вполне кровожадной. Его имя связано с травлей писателей по-настоящему великих, и, в общем, «строк позорных тут не смоешь» и ничем не оправдаешь. Хотя никто не поспорит с тем, что годы спустя он приложил большие силы к возвращению в литературу и книг, и людей.
А группа риска в начале его жизни называлась «социальное происхождение» (тут я приведу некоторые общеизвестные сведения, которые всё же лучше держать под рукой): Симонов родился в 1915 году.
Матерью его была княжна Александра Оболенская, вышедшая за три года до этого за Михаила Агафангеловича Симонова.
Судьба отца поэта была типовой для кадрового русского офицера: Михаил Симонов окончил кадетский корпус, а потом Николаевскую военную академию. В 1909 году он стал полковником пограничной стражи, уже на войне — командиром полка, потом начальником штаба корпуса и генерал-майором и получил, помимо всех прочих орденов и медалей, Георгиевское оружие.
В контекстеПоэт от сохи С 1927 по 1931 год в Палестине вышли три сборника её стихов – Рахель стала самой узнаваемой и читаемой еврейской поэтессой. А еще – именно в ее переводах на иврит местные читали стихи Пушкина, Ахматовой и Есенина. Этот период жизни стал расцветом ее творчества и закатом жизни.
И вот дальше проходит сущая загадка — Симонов в автобиографиях сперва писал о том, что отец его пропал без вести на Первой мировой (сразу представляется несчастный солдат, засыпанный в окопе, а не генерал в крестах и нашивках), потом отец вовсе перестал упоминаться, но позже оказалось, что следы генерала теряются в послевоенной Польше, куда он пытался выписать родственников.
Но к тому моменту — то есть в 1919 году — мать будущего поэта уже вышла за бывшего офицера Иванишева. Иванишев был настоящий военспец, из тех, что описаны в фильме «Офицеры».
Он попал на русско-японскую войну, дослужился до полковника в Первую мировую, а потом много лет преподавал тактику. Его арестовали по знаменитому делу о военном заговоре «Весна». Половину 1930 года он отсидел в тюрьме, а потом был выпущен «за отсутствием состава преступления».
Ни в конце тридцатых, ни в конце сороковых советская карательная машина его не коснулась.
Это рассказано так подробно, чтобы показать, что Константину Симонову было довольно легко попасть под каток массовых репрессий — просто по формальному признаку.
Но он стал тем, кем стал — практически первым поэтом сороковых годов. И дело тут не в мере таланта, а в народной известности и понимании властью этой народной известности. Популярность становится чем-то вроде бензина, на котором едет автомобиль судьбы.
Сам Симонов вспоминал, что Сталину, возможно, нравилось присутствие в его идеологической команде княжеского сына (никакие обтекаемые формулировки в анкетах тут бы не помогли, и определённо, биографию Симонова там, где надо, знали).
Но главное, что понимал Сталин — это талант и та самая популярность поэта.
Хорошего литературного начальника можно было послать куда-нибудь руководить кампанией по проработке нерадивых писателей или сделать выволочку театральным критикам (к слову сказать, сам Симонов в этом инициативы не проявлял, хоть и делал это основательно). А вот вызвать к себе популярного поэта и писателя и приказать ему написать пьесу — было сложно.
Нет, приказать-то, разумеется, недолго, но вот конечный продукт не у всех получался жизнеспособным, таким, что не умрёт сразу, как вылезет из пробирки, не будет потешным уродцем. Симонов этих пьес написал целый ворох, все они, за малым исключением, не хороши, несмотря на попытку некоторые из них реанимировать в поздние времена.
Но тогда они вовсе не казались нелепыми. Преданных и подобострастных писателей было много, причём с идеальным происхождением, а вот тех, что мог написать «Жди меня» или «Если дорог тебе твой дом» — мало.
И оказалось, что то, чему научился Симонов у Киплинга и Гумилёва, весь этот дух солдата большой Империи, оказался востребован на войне и после войны. Это потом его герои будут бесконечно обдумывать военные неудачи и бессмысленность каких-то приказов. А тогда был спрос на подтверждение смысла, Империя всегда требует ощущение великого смысла своего существования и присяги этому смыслу, без него она тут же рушится.
В контекстеКто такая Луиза Глюк, которая получила Нобелевскую премию по литературе? На жизнь и творчество поэтессы сильно повлияла нервная анорексия, которая развилась у нее в подростковом возрасте. В своих поздних эссе Глюк писала, что болезнь стала результатом попытки утвердить свою независимость от матери.
Об этих встречах со Сталиным Симонов оставил удивительные воспоминания, которые вышли, разумеется, только в конце восьмидесятых годов прошлого века. Там удивительны не столько факты — мы теперь знаем о прошлом куда больше, чем в те времена, когда пили из мемуарного источника взахлёб.
Там удивительна интонация: очень часто участники событий начинают рассказывать о том, что они были лучше, чем на самом деле, и чем они талантливее, тем лучше у них это выходит. Или они начинают добавлять в свои воспоминания послезнание, сообщая, что уже тогда, первее всех, они всё знали и понимали.
Записки Симонова о Сталине сделаны совсем иначе, к тому же в них есть мелкие детали, явно не выдуманные, которые дороже архивной справки, потому что образ сильнее цифры в отчёте.
Про Симонова потом рассказывали, что в те времена, когда везде висели портреты Сталина, их у него не было, а вот когда они стали (сперва незаметно) исчезать из кабинетов, он портрет вождя у себя повесил.
Я думаю, что в этом не было особой верности мёртвому вождю, а, скорее, политическая фронда. Дескать, вот вы перекрашиваетесь под цвет времени, а я не буду.
Наверное, именно за этот строй мысли Симонова невзлюбил Хрущёв — и бывший главный редактор «Литературной газеты» и журнала «Новый мир», лауреат шести Сталинских премий, бывший кандидат в члены ЦК КПСС отправился собственным корреспондентом «Правды» в Ташкент.
Надо, впрочем, оговориться — это вовсе не должность репортёра. Между ней и собкором «Правды» разница, как между словами «секретарь» и «учёный секретарь». Но всё же это была опала.
С Хрущёвым у Симонова никакого сотрудничества быть не могло, и проблема не в идеологии: у них была разная стилистика.
Какой там Гумилёв, какой Киплинг, какая Империя… Там сплошная гармонь и квадратно-гнездовой метод.
Сейчас сама конструкция «поэт и царь» кажется устаревшей. Ну, кому какое дело до поэзии, зачем какому-нибудь царю разговаривать с поэтом и тратить на него время. Даже с рэпером говорить как-то не досуг, да и, кажется, не о чем.
А для того, чтобы представить беседу Государя со звездой тик-тока, мы пока ещё недостаточно низко пали.
* * *
Владимир Березин
«Fitzroy»