Пора вспоминать - и не путать впредь
Впервые эту пьесу поставили в 1959 году. С неё во многом начинался ефремовский «Современник». Но написана она годом ранее, в 1958-м. Получается своего рода юбилей: 65 лет.
Называется пьеса «Два цвета». Жёстко, резко – именно так однозначно. Сцена расцвечивалась пополам в красное и чёрное.
«Кто из нас в этот час рассвета смел бы спутать два главных цвета?» …Посмели. Спутали в месиво. Имеем то, что имеем. Значит, пора вспоминать. И не путать впредь.
В контекстеКампания против театра «Современник» Первым признаком стало дело Кирилла Серебренникова. Теперь эта тенденция продолжается, причем с важным нюансом. Если государственная власть в целом заинтересована в политической лояльности деятелей культуры, то у силовиков есть и свои взгляды, связанные с эстетикой, которая должна соответствовать традиции.
«Два цвета» стали мощным культурным и даже социальным событием рубежа 1950–1960-х. Позднее постарались забыть.
Торжествовал третий цвет: беспросветное брежневское серьё поглощало и красное, и чёрное.
Робкие упоминания появились, правда, к середине 1980-х. «Прямая, где-то наивная – свою “двухцветную” эстетику авторы не думали скрывать – пьеса волновала и вдохновляла», – можно было прочитать в журнале «Человек и закон».
Но автора-законника в основном интересовало «обращение театра к правовым вопросам». Не самое там главное. Хотя построен сюжет на уголовной хронике. Тёрка шпаны с комсомольской дружиной оборачивается убийством. (Реальный случай – гибель комсомольца Леонида Гаврильцева в посёлке близ Ногинска.)
Дружба и ревность, любовь и душа, страсть и смерть. А ещё, по-марксистски, социальные условия. Здесь-то и возникала загвоздка – слишком настоящие чувства, слишком неопровержимая реальность.
Написали «Два цвета» Авенир Зак и Исай Кузнецов. Будущие сценаристы «Любить…» Не говоря о «Достоянии республики», «Москве – Кассиопее», «Отроках во Вселенной».
Убеждённые коммунисты – но из таких, кому в Тридцать Седьмом «за красный цвет добавляли по десять лет».
Красный идеал сложился у них в годы, когда мораль и право хотя бы частично восстановились в правах. XX съезд уже прошёл, а Новочеркасский расстрел ещё казался немыслимым.
Чёрное для них – мутный микс нежити, вздымаемой нелюдью. («Вы сегодняшние фашисты!» – кричала перед смертью девушка Клава в повести Бориса Васильева. Такой же ночью, на такой же окраине подмосковного городка.)
Тут и там не столько идеология, сколько нравственная органика. Красной силой добра покончить с чёрной мутью. Всё лучшее в хрущёвской Оттепели держалось на таких, как они.
В контекстеДрузей моих таинственный уход… Театр Арье, названный Гешер (Мост), сначала русскоязычный, потом постепенно двуязычный и далее в основном ивритоязычный, (эдакий мост между культурами) стал лучшим драматическим театром Израиля.
А стихотворение – своеобразный саундтрек пьесы – написал Григорий Поженян.
«И пока просыпались горны утром пасмурным и суровым море виделось мне то чёрным, то – от красных огней – багровым».
Не пройдёт четырёх десятилетий, и он же напишет о призраке возвращения компартии:
«Как и к отцу когда-то постучали… И горем оглушённая толпа потом, потом осмыслит эти тени, но в чёрный день, когда она слепа, в беспамятстве опустит бюллетени».
Тогда успели прозреть. Но через несколько лет действительно опустили. Пусть и не за коммунистов.
Хотя и по-разному, трое прошли войну. Действительно могли повторить. Но очень не хотели. С тревогой смотрели, как мутный вал с кровавыми блёстками подкатывает к стране изнутри.
Сюжет «Двух цветов» нарочито прост. Рабочий посёлок Касаткино где-то в Нечерноземье. Завод, общага, клуб.
Обаятельный парень Шурик совсем не похож на героя Демьяненко. Даже очков не носит. Первый сценический образ создал в «Современнике» Игорь Кваша (будущий «бешеный африканец» из «Соломенной шляпки» и Сталин «В круге первом»).
Никого своей комсомолией Шурик не долбает. Юноша идейный, но ценит и красоту обычной жизни. Просто солнечная натура, к таким тянутся. Вокруг сгруппировалась бригада. Решившая покончить с касаткинским хулиганством. А то что за дела: «Пьяная морда в парке людям под нос кулачище суёт».
Инициативу очень одобряет умудрённый участковый Василий Иванович Воробьёв. Но с условием: бить нельзя, а ругаться можно – но мысленно. Странный вообще-то образ, ибо милицию того времени ненавидели за костоломство. Вот уж верно: «Было в том времени что-то неповторимо трогательное» – характеризовали хрущёвскую эпоху «Известия» 2001 года.
Шурик Горяев готовится служить во флоте. Вот и читает Поженяна о чёрно-багровом море. Сам, понятно, рабочий, любит пролетарку Катю. Но не взаимно – девушка увлечена молодым, но уже преуспевающим адвокатом Борисом. А у Бориса совсем иной взгляд на жизнь.
«Прекрасно, что ты с такой горячностью вступаешься за людей. Но не считай это единственным делом, которым должны заниматься все»,
– говорит он Шурику. Примерно как слышим мы теперь от оппозиционных мэтров: каждый решает сам за себя, всего превыше личность с её индивидуальностью, никто не вправе требовать от другого жертвовать… нет, даже не собой, но хотя бы своим благополучием. Не сбивайте меня вашими обкомовскими требованиями напрягаться и рисковать. Священны права человека: к примеру, хочу и плачу (Пригожину), моё право.
Борис Родин в исполнении Олега Ефремова понял это давно. Служения красному добру он не ищет, а чёрную муть просто исключает из своей жизни. Его положение в обществе таково, что непосредственно, по-бытовому, она до него не доберётся. А сам он, человек рационального мышления, не спустится туда, где может хлестнуть.
Когда Шурик уговаривает Бориса помочь заплутавшему работяге Федьке, высококвалифицированный юрист съезжает с темы.
В контекстеТри звездные ссоры Однажды в ответ на просьбу Евстигнеева снизить нагрузку в театре ради съемок в кино, Ефремов ответил резко: «Если не «тянешь» работу, то иди на пенсию». К сожалению, это оказалось не шуткой, строгий руководитель был готов ради дисциплины пожертвовать дружбой.
Но не всем удаётся вознестись над суетой, даже когда есть желание. Советский населённый пункт явно контролируется не только советской властью. Как это получается, авторы оставляют за скобками.
Собственно, аудитория и без пояснений всё знает. «Три зловещие фигуры обрисованы в спектакле узнаваемо и страшно», – вспоминал в мемуарах Михаил Козаков, игравший тогда в «Современнике».
Только что вышел на волю бандит Глотов. Отбывал наверняка не за простое хулиганство. Вескость авторитета, некоторая даже вальяжность: «Нервы лечи. А его зря дразнишь: если он меня попросит – не встанешь». Сыграл Владлен Паулус (пират Аткинс в «Робинзоне Крузо», капитан угрозыска в «Краже», даже немецкий дипломат в «Семнадцати мгновениях»).
Тусуется при волчарах амбал-бугай Репа, на третьем десятке не знающий алфавита. Это он суёт пудовый кулак под нос каждому встречному. Ныне таких кличут «торпедами».
Борис определяет Репу как клиента не МВД, а Минздрава. Сыграл это чудо художник-иллюстратор Анатолий Елисеев (разбойники Абажур в фильме «Друг мой, Колька!» или Вахромеев в «Гори, гори, моя звезда»).
Но страшнее других – Глухарь. Евгений Евстигнеев мощно создал образ-исчадие.
«Навсегда запомнилось страшноватое мурло Глухаря: мятая серая кепка над стальными немигающими глазами, мятая папироса, торчащая изо рта, брюзгливо оплывшая нижняя губа, мятая рубаха, небрежно подвернутые рукава пиджака и характерная медлительность движений, заторможенность реакций. Обыденность была явлена актером во всем масштабе ее опасных возможностей»,
– констатировал «Советский экран».
Ни к кому своими руками Глухарь не прикасается. Зато ловко комбинирует – по концовке до крови. А ещё излагает в своих уголовных истериках целостную философию.
Тогда это была маргинальная мерзость. Ныне мейнстрим «традиционных ценностей»: «Побеседуем по-хорошему. За жизнь. Всё законно. А то ведь переломаю».
Знаменитое «Всех убьём, всех ограбим, всё как мы любим» – вот откуда ещё текло. Задолго до российского «военкора» и ангольского чекиста.
«Три ипостаси человеконенавистничества» – определил критик Владимир Кардин образы Глухаря, Глотова и Репы. Кратко, но ёмко и метко. Как ещё назвать подлость, жестокость и тупость.
А дальше – вообще предвидение: «Попрыскать такую почву подходящей демагогией – и на ней буйным цветом расцветут разбой, изуверство, расизм».
Нашлась подходящая демагогия – идеология державного мракобесия. Нашлись силы, классово заинтересованные попрыскать почву.
Расцвело разбойное изуверство «вагнеровских» кувалд. Расцвели расистские бредни элит о лишних хромосомах и особых (без)духовностях. И вот уже Евгений Пригожин порывается запретить воспоминания о глотоглухарином прошлом своих бойцов.
В контекстеНародные ненародные артисты Певец, артист эстрады, кино и театра, Миронов снимался много и в разных ролях, хотя его знают и любят именно как комедийного актера. И, пожалуй, он, как и Шукшин, в итоге стал бы «народным» не только по признанию зрителей всего Советского Союза, но и формально...
Шурик убит. Глотов и Глухарь, окружённые людьми Воробьёва, медленно поднимают руки (Репа, на его счастье, попался раньше по мелочи).
Борис Родин, поморщившись, проходит мимо. Ему ничего не грозит. Ну, кроме разрыва с Катей, который он наверняка легко переживёт. Авторская мысль очевидна: этот опаснее всех.
В советско-оттепельной пьесе не обойтись без комсорга. Её звали Дуся. «Смешная и заполошная» – характеризовала своего персонажа Людмила Иванова, будущая общественница Шура «Служебного романа» и подруга-сестра Полина «Месяца длинных дней». Она же рассказывала об официозной реакции на спектакль:
«Обвинили в упадничестве, в пессимизме. Героя на сцене убивают – как же можно, он же комсомолец! Одна газета даже написала, что мы смотрим на действительность из канавы».
Типовая судьба Кассандры. Кому же нравится, когда предупреждают о таком. Как не нравились никому редкие предупреждения о грядущем 24 февраля 2022 года.
Завершался спектакль ожидаемо: друзья клянутся памятью героя: «Будет в Касаткине, как хотел Шурик!»
Но так не стало. Победил Борис Родин. Не красный и не чёрный. Тип сорокалетнего менеджера новопутинской административной генерации. А то и сислиба на путинской службе.
Не смогли добиться своего красные Шурики Горяевы. Не стали русскими Янушами Куласами их чёрные противники. В решающий час истории трясина родинского эгоистического равнодушия засосала тех и других.
«Мы хотели показать, как часто люди, которые могли бы помочь, остаются в стороне», – говорила Людмила Иванова. Показали.
Видим и теперь. Повторяется. Но быть может, стык красного с чёрным способен что-то сдвигать.
* * *
Константин Кацурин
«В кризис»