Свобода в оковах
Франция. (Фото: «Nautilus»)
Власти европейских стран во имя «общественного порядка» жестко ограничили свободу слова, заявили в интервью «Atlantico» политолог Фабрис Эпельбуэн и юрист Тибо Мерсье. По сути, речь идет о введении тотальной цензуры, а демократия осталась только на бумаге.
В ходе слушаний в Национальном собрании Франции по вопросу о деятельности TikTok было заявлено, что социальные сети больше не совместимы с демократией.
По мнению Тибо Мерсье (Thibault Mercier) и Фабриса Эпельбуэна (Fabrice Epelboin), это тревожный поворот: во имя безопасности или борьбы с языком ненависти европейские политические и институциональные элиты, похоже, готовы ограничить свободу слова, вплоть до ее полного переосмысления. Специалисты считают, что это не единичное отклонение, а тенденция, которая отражает более глубокий страх – перед народом, его словами, его гневом и несовершенством.
В контексте«Теневая блокировка» и другие приемы цензуры «Твиттера» Когда латвийские власти на днях отозвали лицензию у либерального российского телеканала «Дождь», они по крайней мере объяснили, почему пошли на такую меру, вызвавшую протест со стороны массы русских журналистов, медийных организаций и общественных деятелей, которые работают сейчас за границей.
Atlantico:
Жиль Бабинэ, сопредседатель Национального совета по цифровым технологиям, выступая в Национальном собрании на слушаниях комиссии по деятельности TikTok, заявил, что «не считает современные социальные сети совместимыми с демократией». Как объяснить, что европейские элиты теперь связывают свободу слова с угрозой для демократии? Это идеологическая трансформация, опасения за безопасность или попытка взять под контроль цифровое публичное пространство?
Тибо Мерсье
Высказывания Жиля Бабинэ отражают тревожную тенденцию – переворот в основах нашей европейской цивилизации, зиждущейся на общественных свободах. Теперь угрозу демократическому порядку видят уже не в ограничении свобод, а в их осуществлении! Эта логика, которую раньше считали прерогативой авторитарных режимов, теперь проникает в риторику европейских элит под рациональными предлогами: борьба с дезинформацией, с ненавистническими высказываниями, с манипуляциями… Но, по сути, речь идет о смене парадигмы. Цифровое публичное пространство, выходящее за рамки традиционных СМИ и фильтров «официальных» институтов, воспринимается как угроза.
Между тем, если мы действительно защищаем демократию, следует признать: она никогда не была искусством контроля. Напротив, она всегда была искусством спора, противоречий и последующего консенсуса.
Но мне кажется, эта всеобщая подозрительность к свободе слова выдает более глубокий страх — страх элит утратить культурную гегемонию.
Когда народ говорит без спросу, он может говорить грубо — это правда. Но демократия, не терпящая несовершенства народа, перестает быть демократией.
Фабрис Эпельбуэн:
Это вовсе не идеологическая трансформация. Скорее, здесь имеет место недопонимание самого определения демократии, которое превратилось в размытый ярлык. Кстати, было бы полезно изучать этот вопрос в школах. Эволюция термина за последние два столетия весьма показательна.
Если взять определение демократии в период после Французской революции, там и речи не шло о том, чтобы учитывать мнение рядовых граждан. Речь шла об олигархии. Французская традиция – это традиция олигархии, правления элит. Граждане всегда избирали представителей из лучших учебных заведений, считавшихся интеллектуально превосходящими простой народ.
При этом существует и другое определение демократии, связанное скорее с популизмом, согласно которому все граждане участвуют в управлении государством. Таким образом, сталкиваются две радикально противоположные концепции демократии.
Олигархическая модель, которую защищает Жиль Бабинэ, отражает французскую традицию: в ней высказывания граждан рассматриваются как несовместимые с системой.
Мы просто по-разному понимаем, что такое демократия.
Для олигархии право на свободу слова обычного гражданина не представляло проблемы, пока оно ограничивалось, скажем, беседами в салонах или кафе. Но с тех пор, как это право обрело реальную силу благодаря появлению Facebook более 15 лет назад, оно стало угрозой для олигархической системы.
Все олигархические режимы мира – будь то авторитарные или либеральные, как наш – прекрасно это осознали. Одновременно это порождает страх перед угрозой безопасности, ведь такие свободы способны свергнуть существующий строй.
Многие олигархии действительно пали под влиянием соцсетей — достаточно вспомнить Арабскую весну.
Существует явный разрыв и недопонимание в определении термина «олигархия». Это слово используют все, но вкладывают в него разный смысл. То же самое происходит и с другими понятиями во французском обществе – взять хотя бы «светскость» (laïcité), которая имеет три радикально разных толкования в зависимости от того, кто говорит. Точно так же обстоит дело и с «демократией».
Олигархия стремится контролировать цифровое публичное пространство.
Эдвард Бернейс еще в начале XX века сформулировал западное понимание пропаганды. Он детально описал, как можно контролировать общественное пространство через контроль над СМИ.
Однако за последние 15–20 лет они стали цифровыми, и контроль распространился на цифровое пространство, чтобы действующий режим мог удержаться у власти.
В контекстеЦифровой ГУЛАГ по-французски Если у вас городские пригороды превратились в запретные зоны; если вы не высылаете имамов, проповедующих джихад; если вы боитесь называть теракт — терактом, и после каждой очередной ножевой атаки или сожженного собора вы проповедуете Евангелие мультикультурализма, — вы действительно уверены, что виноват именно Дуров?
Atlantico:
Не являются ли европейские институты и элиты заложниками собственного стремления регулировать цифровую сферу, принимая законы, которые фактически ограничивают свободу слова и вводят «алгоритмическую цензуру»?
Тибо Мерсье:
Стремясь все регламентировать, разметить и поставить под контроль, европейские институты угодили в ловушку, которую сами же и расставили. Под предлогом «защиты» (меньшинств, истины, достоинства) они создали систему мягкой, но пугающе эффективной цензуры, доверенной алгоритмам и платформам.
Закон о цифровых услугах (DSA) и законы о борьбе с разжиганием ненависти в интернете наглядно это демонстрируют: они внедряют механизмы делегированной самоцензуры.
Пытаясь создать рациональное и «безопасное» публичное пространство, власти формируют удобный, стерильный дискурс, подчиненный сиюминутным моральным нормам.
Однако демократия – это не искусство говорить приятное, а искусство говорить о том, что беспокоит. Европейское цифровое регулирование превращается в дисциплинарную утопию, где истину ищут уже не в столкновении мнений, а в устранении инакомыслия.
Фабрис Эпельбуэн:
Digital Services Act (DSA) действительно представляет собой форму алгоритмической цензуры. Эта цензура осуществляется через человеческих посредников – DSA делегирует национальным регуляторам ЕС право определять, какой контент подлежит удалению.
Во Франции эти полномочия переданы ARCOM (Регулирующему органу по аудиовизуальной и цифровой коммуникации), который, в свою очередь, опирается на так называемых «доверенных сигнальщиков» (НКО и ассоциации). Их задача – выявлять «проблемный» контент и требовать его удаления с платформ.
При этом механизм идентификации таких материалов не может быть ручным – это была бы титаническая работа. Поэтому «сигнальщики» используют алгоритмы.
Чтобы понять их логику, стоит изучить работы Давида Шавалярьяса, особенно книгу «Toxic Data» и сопутствующий веб-сайт. Там показано, как он определяет «опасный» контент и что именно считает таковым.
В контекстеПадение Европы. Не бойтесь своих граждан! Однако угроза, которая меня более всего беспокоит в отношении к Европе, — это не Россия, не Китай, не какой-либо другой внешний субъект. Меня беспокоит внутренняя угроза. А именно – отступление Европы от некоторых из ее самых фундаментальных ценностей.
Atlantico:
Хамит Кошкун, мужчина, сжегший экземпляр Корана в феврале перед консульством Турции в Лондоне, был приговорен в понедельник британским судом к штрафу в 240 фунтов.
Решением лондонского суда этот турецкий гражданин был признан виновным в нарушении общественного порядка с отягчающим обстоятельством — подстрекательством к религиозной ненависти. Две организации, выступающие за свободу слова, поддержали его. В английском праве, в принципе, только конкретные лица могут считаться пострадавшими в подобных случаях. Означает ли этот случай неявное возвращение законов о богохульстве под другим названием? Имеем ли мы дело с юридическим переосмыслением религиозных норм, внедряемых в гражданское право? Является ли это осуждение препятствием для свободы слова?
Тибо Мерсье:
Осуждение Хамита Кошкуна в Лондоне посылает четкий сигнал:
статья о богохульстве возвращается под новой маской – сохранения общественного порядка и борьбы с религиозной ненавистью.
Здесь наказывают не за вред, причиненный конкретному лицу, а за оскорбление веры. Однако в светском государстве идеи, догмы и религии должны быть открыты для критики, пусть даже резкой.
Карать за слова – значит придавать священный статус тем, против кого они направлены.
Не будем наивны: в любом обществе есть табу. Но должен ли судья решать, какие высказывания допустимы в публичном пространстве?
Европейская судебная практика недвусмысленно утверждает: «Свобода слова распространяется и на идеи, которые оскорбляют, шокируют или тревожат». В этом ее суть. Свобода слова существует не для обсуждения погоды или публикации отпускных фото в Instagram… Она нужна именно тогда, когда речь заходит о спорных и противоречивых вопросах.
Осуждение Кошкуна – тревожный прецедент. Это шаг к внедрению в право моральных норм религиозного происхождения (в данном случае можно говорить и о «радужной» псевдорелигии) под предлогом социального спокойствия.
В контекстеКто стоит за арестом Дурова Правительственная цензура в США достигла пика в 2020 году, когда было оказано давление на Twitter – чтобы ограничить распространение истории с ноутбуком Хантера Байдена. После того, как Илон Маск приобрел Twitter и сблизился с Трампом, Марк Цукерберг публично признал роль Facebook в цензурной кампании 2020 года.
Atlantico:
Согласно данным The Times, полиция проводит более 30 арестов в день из-за оскорбительных публикаций в соцсетях и на других платформах. В Великобритании ежегодно осуществляется около 12 000 арестов за сообщения, признанные оскорбительными. Является ли это симптомом или образцом для Европы в рамках законодательного регулирования?
Фабрис Эпельбуэн:
Эти цифры кажутся мне сильно завышенными. По моим данным, речь идет скорее о 3–4 тысячах арестов в год, что значительно меньше, хотя все равно вызывает тревогу.
Вероятно, Великобритания находится на передовой подобной практики, возможно даже лидирует в мире по этому показателю. Действительно, в этой стране произошел серьезный поворот в демократическом развитии, который и привел к таким неожиданным результатам.
Исторически Великобритания, наряду с США, была одним из главных защитников принципа «свободы слова» (free speech).
Однако цифровая трансформация радикально изменила природу британской демократии.
Тибо Мерсье:
Более 12 000 арестов в год в Великобритании за «оскорбительные» высказывания в сети: эти цифры были бы смехотворны, если бы не были столь трагичны. Англия, которую мы считали колыбелью общего права (common law) и оплотом свободы выражения, превращается в лабораторию морального надзора. Речь уже не о защите индивидов, а о наказании эмоций: чьей-то обиды, возмущения, чувства оскорбления.
Преступление становится субъективным, а «полиция мыслей» постепенно вытесняет полицию, борющуюся с преступностью или аморальным поведением.
Это не просто авторитарный крен – это новая юридическая антропология, ставящая эмоциональный комфорт одних выше политической свободы других.
В контекстеНеугодный профессор Вся история с Илларионовым показывает, как быстро наши СМИ и институты общества деградировали за последний год в их стремлении к отмене первой поправки. Но самое ужасное, что в данном случае к этому приложили руку «сторонники свободы» из либертарного мозгового центра.
Atlantico:
Является ли растущая криминализация некоторых высказываний в интернете в Великобритании проявлением авторитарного уклона или неизбежной эволюцией цифрового регулирования?
Фабрис Эпельбуэн:
На самом деле, и то, и другое. Мы явно наблюдаем авторитарный сдвиг, который уже на протяжении одного-двух десятилетий проявляется в ограничении основных свобод. Особенно ярко это видно в цифровой сфере, ведь именно здесь сегодня реализуются эти свободы. Но процесс неизбежно распространится и на другие области.
Мы сталкиваемся с фундаментальным изменением природы демократий и, как верно отмечает Жиль Бабинэ, с базовой несовместимостью свободного выражения граждан и олигархического режима.
Нашим политическим системам требовалась адаптация к новой реальности, где рядовой гражданин обрел голос. Но французская традиция никогда этого не предусматривала. Достаточно вспомнить 1789 год и первые труды революционных мыслителей. Голос гражданина никогда не учитывался и всегда отторгался.
В Великобритании произошла радикальная трансформация политического режима. Это неоспоримо. Могли ли англичане поступить иначе? Без таких мер страна, возможно, уже оказалась бы в состоянии гражданской войны…
В контекстеИ как его земля только носит?! Иными словами, по странным представлениям французской прокуратуры, стреляет не убийца, а его пистолет; министров подслушивает не вражеская разведка, а некая программа; «кокс» возит не очередной наркобарон, а Дуров… И, уж коль скоро тут и Иран сам про себя напомнил, а не запретить ли заодно и гвозди с шариками для подшипников?
Atlantico:
Является ли Франция «лучшим учеником» в деле сохранения свободы выражения по сравнению с нашими европейскими соседями? Существуют ли у нее более надежные механизмы защиты по сравнению с другими странами Европы?
Фабрис Эпельбуэн:
На сегодняшний день не существует никакой реальной «защиты от дурака».
Цензура высказываний граждан в соцсетях осуществляется через абсолютно непрозрачные процедуры с участием ассоциаций и НКО, уполномоченных государственными органами и ARCOM, которые ни перед кем не отчитываются.
Их методы полностью скрыты от общественности. Как сами «проблемные» материалы, так и механизмы их цензуры хранятся в тайне.
Было несколько громких случаев цензуры, получивших огласку, но в целом для понимания ситуации приходится применять методы реверс-инжиниринга. Мы вынуждены буквально «расшифровывать» работу этого «картеля цензуры», состоящего из НКО, ассоциаций, политиков и регуляторов вроде ARCOM, чтобы реконструировать их методы работы.
Возьмем показательный пример: аудитория YouTube-канала Thinkerview сократилась вчетверо месяц назад после того, как Conspiracy Watch опубликовал материал, восхваляющий этот канал.
Это явно акт цензуры с использованием техники «теневого бана» (shadowban). Все происходит абсолютно непрозрачно, без какого-либо объяснения.
Так что Франции точно не стоит считать себя образцом в этой области в Европе.
Здесь важно четко понимать: термин «демократия» не имеет абсолютного значения. Нет никакой связи между тем, как понимают демократию в России, Франции или Швейцарии, хотя во всех трех странах проводятся выборы.
Формально везде есть верхняя и нижняя палаты, территориальное представительство, обсуждения и голосования по законам.
Тибо Мерсье:
Франция любит выставлять себя защитницей свободы слова, но ограничивает ее ничуть не меньше соседей – просто делает это более изящными формулировками.
У нас не «цензура», а «регулирование контента». Не «запрет», а «приостановка за несоответствие республиканским ценностям».
Лоран Нуньес (префект парижской полиции, – прим. ИноСМИ) совсем недавно – во время финала Лиги чемпионов – вновь продемонстрировал неспособность обеспечить физический порядок в Париже.
Зато он усердно охраняет «нематериальный общественный порядок», то запрещая акции национальных правых, то отменяя конференции в честь историков, которых власти считают спорными.
Главный приоритет сегодня – не безопасность граждан, а контроль над их сознанием.
Дело Дьедонне (французский актер и политический активист, неоднократно был осужден за разжигание ненависти и расовую дискриминацию, – прим. ИноСМИ), решения ARCOM, дисциплинарные наказания адвокатов и ученых за их взгляды – все это свидетельствует о том, что во Франции утвердилась институционализированная цензура.
Одержимость «республиканской сплоченностью» оборачивается нетерпимостью к инакомыслию.
Политкорректность больше не социальная норма – это юридический принцип. А когда фундаментальная свобода ставится в зависимость от идеологического соответствия, она перестает быть свободой.
Фабрис Эпельбуэн
— профессор парижского Института политических исследований (Institut d'études politiques de Paris, Sciences Po)
Тибо Мерсье
— юрист, соучредитель правозащитной юридической ассоциации Cercle Droit & Liberté
* * *
Редакция
«Atlantico»
«ИноСМИ»