Ефим Фиштейн – о демократии и либерализме
Спорить с Путиным неприлично. Он – далеко не Спиноза, говорить умеет только домашними заготовками, как в разведшколе учили.
В контекстеПутин говорит, что либерализм себя «изжил» Современная так называемая либеральная идея, она, по‑моему, себя просто изжила окончательно. Наши западные партнёры признались, что некоторые её элементы просто нереалистичны: мультикультурализм там и так далее.
Он и сам ни с кем и никогда не полемизирует в кинжальном споре, один на один, чтобы, не дай бог, не ляпнуть какую-нибудь отсебятину. Он в лучшем случае отвечает на трудные вопросы человечества.
Для такого способа идеально подходит форма интервью: журналист недоуменно вопрошает, он терпеливо разъясняет.
В интервью газете «Файненшл Таймс» (27.6.2019) Путин, натасканный своими ушлыми советниками, внятно пересказал содержание последних брифингов о плачевной судьбе либеральной демократии – она вконец исчерпала себя и выродилась в такую дикость, как право человека безнаказанно убивать себе подобных, если он, этот человек – беженец.
Надо понимать так, что демократура, которую ему в виде властной вертикали удалось соорудить в России, гораздо дее- и жизнеспособнее во всех отношениях.
Смеяться над «путинизмами» легко, и потому, повторюсь, неприлично. Но желание разоблачить выскочку велико. В спор включились многие ученые мужи.
Общее впечатление, которое читатель может вынести из текстов, долженствующих защитить либеральную демократию от поругания, сводится к тому, что именно ей обязано человечество своими высшими идейными и политическими достижениями. Их много, начать перечислять – не кончить.
Среди них - все лучшие помыслы и чаяния человека, ставшие его конституционными правами, от гражданских до религиозных.
И защита этих прав от происков всяческого авторитаризма – исконная работа и прямой долг породившей их либеральной демократии.
Такая защита на деле оказывается не просто уязвима, она стоит на голове и в такой позе чувствует себя прекрасно. Самонадеянная претензия опровергается миллионом фактов из жизни. Она разводит в стороны действительность и красивую, но сумбурную идею.
Она приписывает либерализму чужие заслуги, игнорируя как несущественное то обстоятельство, что подавляющее большинство «правильных» ценностей, разделяемых практически всеми, сложилось и утвердилось гораздо раньше, чем вообще возникло представление о либерализме.
Не либерализму обязаны своим существованием основополагающие идеи о самоценности личности, терпимости, равенства, прав человека, гуманизма и пр.
Демократия и либерализм – вообще понятия из разных категорий.
В контекстеПрав ли по-своему Владимир Путин? Автор призывает отдать Путину должное, так как тот «подмечает приметы времени». А у современного либерализма «попросту нет средств», более того, либерализм нажил много противников, отстаивая политику, откровенно непопулярную в широких кругах.
Демократия – метод принятия решений. Методы погут быть разными.
Простое большинство голосов, как о том мечтает коварно-наивная «прямая демократия». Представительная демократия как бы бросает на чашу весов умозрительные голоса избирателей: чья чаша перевешивает, тот и представляет.
В «нелиберальной демократии» верховная власть избирается по вполне демократическим правилам, но со временем избирателям отчуждается и решения в ней принимаются вождем единолично или в узком кругу соратников.
Совместить демократию с либерализмом вообще нелегко.
Большинство вполне может принимать чудовищные решения, которые могут быть демократическими, но отнюдь не либеральными. Поэтому перечень тем, запрещенных ко всенародному волеизъявлению (вроде смертной казни или прав меньшинств) становится все длинней и длинней, а список вопросов, еще подлежащих решению путем референдума, все короче и короче.
Нелегко отвести от либерализма подозрение в том, что именно он несет ответственность за нынешнее состояние демократии.
Доминирующие недуги современности вроде политической корректности, мультикультурализма, абстрактного гуманизма, постправдивой информационной политики давно выгрызли нутро западной цивилизации и словно химеры высовывают свои жадные острозубые головки из ее плоти.
Нет нужды доказывать, что далеко не все, что делается из лучших побуждений, заслуживает восхищения – многие благие начинания остаются в истории как памятники коллективного идиотизма. Превозносить в наше время политкорректность как победу человечности над технически понимаемым прогрессом, конечно, можно, но только в порядке клинического синдрома.
Процесс над Галилеем и Бруно был триумфом политкорректности над наукой.
Доказывать сегодня прелести мультикультурализма, после того, как еще в начале века главные европейские демократии устами своих тогдашних лидеров – Меркель, Саркози и Блэра – признали это направление тупиковым, тоже можно, но требует какой-то особой, патологической ограниченности.
Мультикультурализм – это не веселый праздник этнической кухни и национальной песни и пляски.
Это – разрыв и фрагментация единого правового пространства, когда на одной стороне улицы действует одно понимание права, скажем, римское или современное гражданское, а на другой стороне признается совсем другое – допустим, шариат, домострой, коммунистическое революционное правосознание и т.д.
Это не опасность, которая нависла над западным обществом, это давно уже стало бытом. В тюрьме сидит немецкий бигамист, проклиная свою матримониальную неуемность, а его сосед по улице, вчерашний сирийский беженец, уже оформляет въездную визу для своей третьей жены, оставшейся на родине с детьми.
Логика толерантного судьи не вызывает возражений: если одни дети удачливого новосела живут с отцом и пользуются всеми благами цивилизации, а другие его жены и дети пребывают в вечном страхе за жизнь, то что это, если не дискриминация? В такой же интеллектуальной западне оказались либералы и по всем другим направлениям, какое ни возьми.
В контекстеЛиберализм переживает кризис. Но причина не там, где ее видит Владимир Путин Похоже, что с упадком левых сплотить общество может только популизм, считает автор. В центре его внимания, как и других интеллектуалов — защитников либеральной идеи, продолжает оставаться интервью президента России «Файнэншл таймс».
Абстрактный гуманизм заставляет их возлюбить не ближнего своего, а дальнего своего, и чем он дальше, тем горячее обязана быть любовь. Недостижимые или труднодостижимые цели становятся первейшим смыслом жизни, из которой вымываются все другие целеполагания, все когда-то желанные прелести земного существования.
Образно говоря, трагическая загрязненность межзвездного пространства портит абстрактным гуманистам жизнь больше, чем бесхозность и запущенность собственного двора.
Идет глобальная игра на понижение – если раньше мы искали образцы для подражания над собой, там, где естественный отбор оставил только лучшее из того, что создано или придумано человечеством, то сейчас мы ищем и находим их глубоко под собой. Не страшно, что там и грязца, и пованивает, важно, что там живет массовый избиратель.
Всеобщая игра на понижение ведет к тому, что и политики стараются вести себя не лучше тех, кого они предстваляют.
На понижение играют их речь и манеры, и со временем круг их социальных идей и понятий перестает отличаться от тех, что царят на общественном дне. Словесность и все прочие культурные проявления соревнуются разве что в том, кто глубже упадет.
Самое низкое и недостойное срывает банк. Трудно что-либо возвышенное культивировать в обществе, исповедующем «культ простого человека», чем проще, тем лучше.
Дурно понятая политическая корректность заставляет в то же время занижать заслуги старых героев, ставить под сомнение их духовное наследие. В британских и американских университетах это называется борьбой с засильем бородатых белых мужчин.
В этой борьбе есть несомненные успехи: буквально на днях Кембриджский университет гордо сообщил о новом прорыве – о введении так называемого «реверсивного менторинга».
Это значит, что к каждому преподавателю, которого студенты сочтут расово белым, будет приставлен особый ментор (наставник, если по-русски) из числа студентов, который будет выслеживать и исправлять в его конспектах и лекциях любые попытки превозносить успехи белых людей без упоминания не менее значимых заслуг этнических меньшинств.
То есть профессорам нельзя будет вести рассказ о гениальности Шекспира или Моцарта, не отметив, что их работа проходила на фоне, а может быть, даже под прямым влиянием гениального творчества африканских или азиатских мастеров.
Имен этих мастеров я подставить не умею, но чувствую, что страведливость будет восстановлена. Учить косных профессоров новому «реверсивному» мышлению – это и есть сверхзадача юных менторов.
Если кому-то почудится в этом нововведении отзвук китайской культурной революции, рекомендую не говорить об этом вслух. Человеческая психика устроена так причудлливо, что при хорошем словарном запасе нет проблемы выворотить факт наизнанку и доказать, что плохо - это и есть по-настоящему хорошо. В логических ловушках либеральные мыслители чувствуют себя особенно комфортно.
Один американский большой либерал высказал недавно свою убежденность в том, что вместе с ним в лагере идейных противников президента Трампа – лучшие люди страны, и если они иногда и проигрывают битвы за души и сердца избирателей, то только потому, что среди них много мечтателей, отпугивающих мещанскую массу проектами построения «социализма с человеческим лицом» в одной отдельной взятой стране, спасения человечества от экологической смерти в ближайшие 12 лет, устранения неравенства в мире здесь и сейчас и другими столь же легко осуществимыми починами.
При всем уме и изворотливой памяти таким самодельным гениям не приходит в голову мыслишка о том, по какой такой закономерности именно в их замечательном лагере снова и снова рождается такое непомерное количество «кремлевских мечтателей», намеренных осчастливить человечество, включая тугодумов и вредителей из противоположного лагеря.
Их не смущает знание того исторического факта, что все тоталитаризмы прошлого века вырастали именно из этого благолепного корня.
Зря они обвиняют в злокозненности американскую политологию, в которой либерализм считается умеренной разновидностью боевого левачества.
В контекстеШведская модель самоубийства Самая страшная для ЕС бомба отсчитывает последние секунды на северном фланге: 9 сентября более 6,5 млн. шведских избирателей придут к урнам, чтобы избрать новый парламент. Результатом этих выборов вполне может стать расставание с ЕС, даже куда более стремительное, чем «ленивый» Brexit.
Никто лучше самого Карла Маркса не показал на личном примере, что последовательный либерализм обычно заканчивается чистым революционным марксизмом.
Маркс начинал как завзятый либерал. Еще в 1842 году он опубликовал в газете «Рейнише Цайтунг» текст под названием «Дебаты о свободной печати», где немилосердно критиковал цензуру в несвободных режимах типа позднейших коммунистических. Это исповедь убежденного либерала, прозвучавшая как бы в состоянии провидческого транса.
Любая цензура, включая автоцензуру, ведет, по его мысли, к триумфу ханжества, ибо позволяет власть имущим выдавать свои собственные мысли за «глас народа».
Реальная общественность при таком раскладе впадает в отчаяние и перестает интересоваться политикой – превращается в «толпу, живущую только лишь частными интересами». Свободу слова, вещает молодой Маркс с рвением ветхозаветного пророка, должен блюсти любой режим, если он не хочет очутиться на свалке истории.
Но уже в следующем 1843 году в полемике с Арнольдом Руге Маркс формулирует новые подходы и революционную общественную перспективу: не догматически предлагать переустройство старого мира по надуманным идеальным лекалам, а искать и находить основы нового в старом:
«преимущество нового направления как раз в том и заключается, что мы не стремимся догматически предвосхитить будущее, а желаем только посредством критики старого мира найти мир новый...Но если конструирование будущего и провозглашение раз и навсегда готовых решений для всех грядущих времён не есть наше дело, то тем определённее мы знаем, что нам нужно совершить в настоящем, — я говорю о беспощадной критике всего существующего, беспощадной в двух смыслах: эта критика не страшится собственных выводов и не отступает перед столкновением с властями предержащими».
Это уже революционный марксизм в чистом виде – не конструировать утопии, а, по его поэтическому слову, «сыграть миру его же собственную мелодию», показать, что зародыши коммунизма содержаться в самом капитализме.
Но каким образом буржуазный либерал Маркс превратился в коммунистического революционера? Он не устрашился самых крайних выводов собственного учения, беспощадная критика всего существующего логически привела его к необходимости полного разрушения этого самого существующего.
Марксизм возникает там, где либерал начинает относиться к своему либерализму со всей серьезностью. Как говорят немцы, «со всей звериной серьезностью».
Вот почему американские консервативные демократы считают либералов неисправимыми леваками – они видят в них окуклившихся марксистов.
По аналогичной причине и в текстах авторов, вставших на защиту либерализма от Путинских суфлеров, нет упоминания о роли консервативной демократии. Консерватизм, по меткому слову Джона О. Салливана, это «проект будущего, вобравший в себя все лучшее из прошлого».
Кроме все более расширительного толкования прав человека, консерватизм пытается сохранить и те ценности, которые у либералов давно не котируются: понятия чести, милосердия, великодушия, благородного рыцарского отношения ко всем, кто слабей, личного человеческого достоинства, любви к родине и к семье, но и готовности любой ценой постоять за них, противопоставить силе силу.
Консерватизм был тем учением, которое тянуло человека вверх, играло на рост, а не на понижение, учило на достойных подражания образцах, которые были лучше, а не хуже нас самих.
И заметьте: среди консерваторов всех направлений и народов – британских, испанских, немецких, польских – никогда не было замечено любовного тяготения к путинскому авторитаризму. Он был и остается для них противником, а не возможным партнером и воплощением интересного варианта развития. Либералов Путин сможет приручить, демократических консерваторов – никогда.
* * *
Ефим Фиштейн
– международный обозреватель «Радио “Свобода”»
Статья любезно прислана автором