Марио Варгас Льоса о судьбах литературы
Лауреат Нобелевской премии по литературе анализирует риски чрезмерной политкорректности при применении ее правил к литературе. Потому что, как говорил Жорж Батай, единственный изобретенный человеком способ изгнать зло — это писать о нем.
Я стараюсь быть оптимистом и каждый день вспоминаю, как наказывал Поппер, что, несмотря на все недостатки, человечество никогда не было лучше, чем сейчас. Но признаюсь, с каждым днем это для меня все труднее и труднее. Будь я российским диссидентом и критиком Путина, я бы боялся зайти в ресторан или в кафе-мороженое и отравиться ядом, который заготовлен там для меня.
Будучи перуанцем (и испанцем), я не меньше волнуюсь и при президенте США Трампе, безответственном, малоразвитом человеке, который в любой момент своим абсурдным бахвальством может развязать ядерную войну и обречь большинство двуногих, живущих на нашей планете, на вымирание.
Но в последнее время еще больше обескураживает другое — это подозрение, что при таком раскладе нельзя отметать вероятности исчезновения литературы, которая стала для меня в этой жизни защитой от пессимизма.
У нее всегда были враги. В прошлом ее решительно уничтожала религия, учредив строжайшую цензуру и разжигая костры для сожжения писателей и издателей, бросавших вызов морали и ортодоксальности. Потом были тоталитарные системы, которые в этой зловещей традиции поддержали жизнь. А демократия, в свою очередь, по моральным и законным причинам, запретила книги, но в этом случае была возможность противостоять и бороться в судах.
Теперь самый решительный враг литературы, требующий очистить ее от маскилизма, от бесконечного количества предрассудков и аморальщины, — это феминизм.
Речь, разумеется, идет не обо всех феминистках, а, безусловно, о самых радикальных, а за ними простираются обширные сектора, которые, парализованные страхом, что их обвинят в поддержке реакционерства и фаллократии, поддерживают эту атаку на литературу и культуру.
Поэтому почти никому не хватало мужества протестовать тут, в Испании, против «феминистских заповедей» профсоюза, требующего исключить из школьной программы таких рьяно маскилистских писателей, как Пабло Неруда, Хавьер Мариас и Артуро Перес-Реверте.
Доводы приводятся такие же благостные, как и те, что содержались в манифестах, которые дамы в XX веке подписывали против Варгаса Вилы, требуя наложить запрет на его «порнографические книги».
Как и в разборе «Лолиты», сделанном писательницей Лаурой Фрейшас и не так давно опубликованном на страницах газеты «Эль Паис», где автор утверждала, что герой романа — склонный к инцесту педофил, изнасиловавший девочку, которая, к тому же, была дочерью его жены (она забыла написать, что это один из лучших романов XX века).
Разумеется, при подобном отношении к литературному произведению от аутодафе не спасется ни один роман западной литературы.
Например, роман «Святилище», где дегенерат Пучеглазый лишает наивную Темпл невинности кукурузным початком, следует запретить, а его автора Уильяма Фолкнера — пожизненно посадить за решетку.
Во Франции издательский дом «Галлимар» объявил, что опубликует сборник эссе Луи-Фердинанда Селина, безумного антисемита, по собственному желанию сотрудничавшего с нацистами в годы оккупации.
Я бы никогда не пожал руку такому человеку, но, признаюсь, на меня произвели огромное впечатление два его романа
— «Путешествие на край ночи» и «Смерть в кредит» — которые, на мой взгляд, являются абсолютными шедеврами, безусловно, лучшими во французской литературе после романов Пруста.
Возмущение, вызванное самой идеей публикации произведений Селина, вынудило издательство отказаться от проекта.
Жорж Батай прекрасно объяснил это в разных эссе, но, главное, в прекрасной и тревожной книге «Литература и зло». В ней он утверждал под влиянием Фрейда: все, что должно подавляться, чтобы было возможно общество — деструктивные инстинкты, «зло» — исчезает только на поверхности жизни, но не в ее глубине и не за ее кулисами.
Оттуда все это стремится выйти наружу и вновь стать частью существования. Каким образом это удается? Посредством литературы.
Это и есть тот посредник, с помощью которого все хранилище человеческих грехов и пороков возвращается к жизни и позволяет нам глубже понять ее и даже в какой-то мере прожить ее во всей ее полноте, компенсируя все, что нам пришлось уничтожить, чтобы общество не превратилось ни в сумасшедший дом, ни в беспрерывную бойню, как, должно быть, было в истории наших предков, когда человеческое начало было в них в самом зародыше.
Благодаря свободе в определенные периоды в некоторых обществах существует великая литература, говорит Батай, и она не может быть ни моральной, ни аморальной, а подлинной, бунтарской, безудержной или надуманной и традиционной, или, точнее, мертвой. Литература без жизни и без загадки, в смирительной рубашке не даст выхода этой зловещей, проклятой природе, которую мы носим внутри, и, значит, она найдет другие способы воплотиться в жизнь.
С какими последствиями? В форме преисподних, где «зло» проявляется не в книгах, а в самой жизни через преследования, политическое, религиозное и социальное варварство.
Как следствие, благодаря пламени и жестокости в книгах, сама жизнь становится менее свирепой и ужасной, более мирной, а люди могут сосуществовать друг с другом без травм и с большей свободой. Настаивающие на том, чтобы литература стала безобидной, на самом деле, пытаются добиться того, чтобы жизнь стала невыносимой, превратилась в территорию, где, по Батаю, демоны одержат верх над ангелами.
Неужели мы хотим именно этого?
* * *
Марио Варгас Льоса
«ИноСМИ»
«La Reppublica»