Тирания меньшинства
Здание БАГАЦа в Иерусалиме. (Фото: «Nautilus»)
Аарон Барак, духовный отец лагеря Каплан и его сторонников, убеждён, что он человек компромисса — «очень-очень» компромиссный. Какие, собственно, компромиссы?
Те, что обсуждаются внутри самого лагеря и довольно мало учитывают позицию противоположной стороны. А когда большинство отвергает подобный «компромисс», что происходит? Тирания меньшинства.
В контекстеКто и почему отрицает злодеяния 7 октября? Судьи, те самые, кто, как настаивает Барак, являются хранителями «Народной воли», считают, что убеждены, что к ним лично все эти высокие этические стандарты, которых политики обязаны придерживаться, не относятся и не применимы.
На конференции «Израильского Института Демократии», состоявшейся на этой неделе, бывший председатель Верховного суда Аарон Барак изложил свою позицию по вопросам дня. Барак был и остаётся одной из самых влиятельных фигур в израильском обществе, и во многих смыслах он до сих пор — президент Верховного суда.
Свою славу он снискал благодаря наполовину успешной попытке навязать Израилю нечто вроде конституции в форме «Основного закона: о достоинстве и свободе человека».
Барак — автор псевдоюридических изобретений вроде «разумного человека», «просвещённой публики», «сохраняющей интерпретации», «целенаправленной интерпретации» — всё с единственной целью придать судебным решениям ореол правовых, даже если они не основаны на законе.
И не на «намерении законодателя»: ведь Барак (и его последователи в Верховном суде) считает, что вправе судить, исходя из ещё одной вымышленной сущности — «разумного законодателя».
«Общим правилом должно быть намерение законодателя, но есть ситуации, когда это намерение не должно быть определяющим. Кроме того, даже когда вы не знаете, каково намерение законодателя, вы можете спросить, каково намерение разумного законодателя», — сказал он в 2019 году.
И на этой неделе Барак опять поставил себя выше законодателя — разумного или неразумного. «Я не из тех, кто считает, что словам законодателя нет веса — но решающего веса у них нет», — заявил он, и сразу пояснил, у кого именно решающий вес есть: «Моя целенаправленная интерпретация смотрит шире».
Мировоззрение Барака не имеет ни малейшего отношения к демократии. Его тревожит, что «здесь начинает развиваться тирания большинства», которая, естественно, мешает тирании Верховного суда и юридических советников.
И всё же, что удивительно, он видит себя умеренным и спокойным представителем мейнстрима израильского общества — то есть если исключить из мейнстрима всех, кого Барак не счёл нужным допустить в Верховный суд: мизрахи, правых, людей с повесткой, отличной от его собственной (см. пример — профессор Рут Габизон, память благословенна), и особенно — демократов.
Когда профессор Сьюзи Навот спросила его о деле Нетаниягу, у Барака появилась возможность охарактеризовать себя собственными словами: «В глазах общественности я выгляжу человеком крайне-крайне радикальным. Но вы-то знаете — я не радикал. Я человек очень-очень компромиссный. Вся моя попытка добиться сделки по признанию вины премьер-министра — это компромисс».
В контекстеВ стиле «Баракко» Увольнение начальника ШАБАКа — с точки зрения закона обычная процедура, проводить которую правительство уполномочено на свое усмотрение, если большинство министров проголосуют за.
Барак служит образцом для антидемократической публики не только своим отказом принять решения суверена, выраженные через избранных представителей (вся протестная кампания Каплан строилась именно на этом отказе), но и своим самовосприятием. Он не экстремист; он — человек «очень-очень» больших компромиссов.
Так, видимо, думали и противники реформы, когда отвергали любой компромисс — включая тот, что был сформулирован родителями павших, Деди Симхи и Йизхаром Шаем.
Так исполняющий обязанности главы Верховного суда Узи Фогельман отказался назначить в Верховный суд двоих судей, предложенных министром юстиции Яривом Левиным; прокуратура отвергла предложение судей по делу Нетаниягу убрать пункт о взятке, или перейти к уголовной медиации, или заключить сделку без условия ухода Нетаниягу из политики.
Оппозиция (и пресса) пришли в ужас от предложения коалиции создать комиссию по расследованию событий 7 октября, состав которой назначался бы поровну депутатами обоих блоков.
Компромисс, которого придерживается лагерь Барака, — не результат учёта желаний и позиций другой стороны. Это компромиссы внутри самого лагеря.
Они обсуждают между собой, взвешивают между собой, иногда готовы бросить некую кость (а иногда и её нет), и полагают, что прошли долгий путь. Барак рассказывает, как его друзья набросились на него за то, что он согласился на сделку по признанию вины. Разумеется, набросились. Они были возмущены, что он готов от их имени отказаться от приговора и тюрьмы.
Они «компромиссничают» сами с собой, решают между собой, чем должен довольствоваться другой лагерь, ссорятся между собой, когда им кажется, что кто-то переборщил с уступчивостью — и всё это, находясь в оппозиции.
Это — компромисс в одностороннем порядке, как и подобает тем, кто видит в демократии «тирании большинства».
В контекстеЧто и нужно было доказать Не желая того, Аарон Барак преподал нам в Гааге важный урок по юриспруденции и, главное, по судьям. Вдруг выяснилось, что Ярив Левин и его друзья были полностью правы – судьи выносят решения исходя из их политических убеждений, с которыми они приходят из дома.
А когда большинство, через своих избранников, отвергает предлагаемый «компромисс», на него обрушивается тирания меньшинства: отмена назначений через БАГАЦ, глава ШАБАКа, отказывающийся уйти в отставку, и суд, затягивающий его увольнение административными трюками; подчинение политической системы (то есть демократии) юридическим советникам; размывание полномочий правительства и Кнессета под различными схожими предлогами.
«Компромисс» для сторонников философии Барака — огромная жертва, которая от них требуется лишь оттого, что они вообще согласны произнести это слово.
Так, компромисс, предложенный партией «Кахоль-Лаван» во время пандемии, заключался во вхождении в правительство национального единства на условиях, что у неё будет то же число министерств, что и у «Ликуда», который был втрое больше. Это не компромисс — и, мягко говоря, не очень демократично.
Выборы означают также решение между различными желаниями и ценностями.
«Компромисс» в духе Барака не допускает демократического решения волей народа через его избранников; он нарушает применение закона и волю общественности и подарил лагерю «субстантивной демократии» полную противоположность правилу «победитель получает всё»:
Барак и его сторонники уверены, что проигравший — если он из «правильного» лагеря — должен, обязан и непременно получит всё.
Конституционный компромисс Барака — дать законодателю какой-то вес, но упаси Бог — не решающий. Компромисс Барака упорно наносит ущерб полномочиям законодательной власти, если они вступают в противоречие с его более широкой концепцией.
Барак готов торговаться лишь о степени ущерба, который будет нанесён верховенству закона, и торгуется он только сам с собой. Для таких компромиссов находятся многочисленные покупатели в руководстве нынешней судебной системы, в прессе, в верхах силовых структур и среди большого числа избирателей оппозиции.
Однако правление проигравших — или тирания меньшинства — не может быть устойчивой системой управления. Оно вселяет в лагерь, который мы деликатно назовём «неправым», ложные надежды относительно его реальной силы, его шансов победить на выборах и, в конечном итоге, относительно возможности сохранить монопольный контроль над несменяемыми институтами.
Не стоило ли всё-таки пойти на настоящий компромисс?
* * *
Ирит Линор
«Israel ha-Yom»
Перевод: «Nautilus» / «OpenAI»