Из передачи «Статус»
Николас Мадуро. (Фото: «Новая газета») 🔗
Латинская Америка, Южная Америка — это наши с вами республики-братья, республики-сестры. Побратимы буквально. Это очень родственные нам по целому ряду параметров режимы.
Это тоже второй мир, это тоже страны догоняющего развития. Это в целом ряде случаев страны, которые в прошлом были богаче, чем сейчас, а в случае с Венесуэлой это еще и петрократии, то есть ресурсно-ориентированные экономики, и с точки зрения политического устройства, режимы, основные свои доходы черпающие из экспорта углеводородов.
Надо сказать, что с точки зрения степени бюрократичности Венесуэла намного превосходит Российскую Федерацию. По сравнению с Бубликовым мы еще очень неплохо смотримся в этом отношении.
А процент доходов, который извлекается из продажи именно нефти в Венесуэле гораздо выше, чем у нас. Даже по сравнению с ними наша экономика гораздо более диверсифицирована. Тем не менее, петрократией можно называть и нас и их.
Что в Венесуэле делается, почему политологи всего мира следят за этим процессом с таким неослабевающим, я бы сказала, с несколько бесчеловечным интересом?
Венесуэла — один из самых неэффективных режимов на планете.
Не самый жестокий, не самый бесчеловечный — есть и похуже, — а вот действительно один из самых неэффективных. Поэтому с точки зрения политической науки хотелось бы, чтобы политическая агония этого режима продлилась еще сколько-нибудь, потому что очень интересно узнать, до какой степени неэффективности может дойти политическая машина и при этом сохранять власть за собой.
Потому что, как вы понимаете, ожидания того, что власть в Венесуэле переменится, они возникают время от времени, даже если вы особенно не следите за этой увлекательной страной, а последите — там очень интересно, — то вы, может быть, слышали, что там в 16-м году, два года назад были такого рода ожидания; что там периодически, например, возникают какие-то попытки переворота, какие-то покушения на Николаса Мадуро.
И вот, соответственно, те люди, которые не являются политологами, а являются просто наблюдателями, они начинают торопливо говорить, что вот-вот, не сегодня-завтра власть там и переменится, но этого не происходит. Почему? В чем секрет устойчивости режимов такого типа?
В контекстеСоциализм XXI века Венесуэла становится все более похожей на Сирию перед началом в ней гражданской войны. И, как в Сирии, здесь действуют внешние силы, связанные друг с другом лишь антагонизмом по отношению к США.
Венесуэльский политический режим — этого такая классическая лабораторно чистая электоральная автократия или конкурентный авторитаризм.
Что это такое? Это режим, который основывается в своей легитимности на выборные результаты. Следует ли из этого, что выборы там проводятся честно и поддержка народная, которая на них демонстрируется, является свободно выраженной?
Ну, разумеется, не совсем. При этом такого рода режимы путем раздачи каких-то ресурсов, привилегий, обещаний обеспечивают себе действительно некоторую устойчивую электоральную базу, которая за них и голосует.
Одно различие дольно радикальное между Российской Федерацией и Венесуэлой состоит в направлении экономической политики.
В Венесуэле гораздо более настоящий социализм.
У нас власти в сфере банковской, в сфере финансовой, в сфере макроэкономической являются устойчиво — не хочется говорить устойчиво правыми, — но, сейчас не углубляясь в экономические материи, скажем, что наша политика в этих областях является базово разумной.
Поэтому у нас не такая высокая инфляция, поэтому у нас нет товарного дефицита. У нас много чего другого есть, например, слабо контролируемый рост цен. Как это соотносится с более или менее контролируемой инфляцией? А вот сложно. Росстат старается, как может. Но, тем не менее.
В Венесуэле всё гораздо красочней. Там фиксированный курс боливара, соответственно, черный рынок, там чудовищный совершенно дефицит всех видов товаров, а также электричества и воды, а также лекарств.
Тем безумная совершенно бедность. То есть это такая ярко выраженная нищета. При этом эта нищета искусственно организованная.
На самом деле, сколько ни изучай такого рода политические модели, каждый раз удивляешься: как они ухитряются это делать? Как это можно в небольшой стране с благополучным климатом, с богатейшими природными ресурсами?
А еще раз напомню: по общему объему разведанных запасов Венесуэла занимает первое место в мире; не Саудовская Аравия, не Российская Федерация, не Норвегия, а Венесуэла.
Когда-то это была богатейшая страна Южно-Американского континента. Социалистическая модель хозяйствования позволяет при этих условиях не иметь еды, воды, туалетной бумаги, базовых лекарств.
Еще раз повторю: сколько на это не смотри, каждый раз все равно представляется каким-то нехорошим чудом.
В контекстеСтрана победившего Глазьева Социологическое большинство населения Венесуэлы твердо уверено: виноваты фашисты, а их рассадник — в сопредельной стране. Из Колумбии толпой несутся мигранты, что пожирают наши несуществующие продукты и занимают рабочие места, на которые самим идти не очень-то и хотелось...
На чем стоят такого рода режима, каким образом они устойчивы? Называть венесуэльский режим высокорепрессивным нельзя. Там происходят всякого рода акты насилия, довольно массовые, но они, скорее, не акты государственного террора, а следствия вот этого состояния failed state.
Там происходят массовые демонстрации довольно регулярно. В них гибнут люди. То есть они дерутся с полицией и военными, с национальной гвардией и, соответственно, происходят всякие жертвы.
Там происходят, как говорят нам, потому что, конечно, информация, которая поступает из такого рода образований государственных, она сомнительна, но, тем не менее, судя по всему, там происходят внесудебные расправы, похищения, исчезновения людей.
Это такая латиноамериканская, конечно, традиция: там люди пропадают. Каракас один из первых городов мира по уровню преступности.
Один из самых популярный видов преступлений — это киднеппинг, то есть граждане воруют друг друга и друг друга друг другу продают. За что они выкупают себя, трудно понятно, потому что уровень инфляция там такой, что я вам даже не буду называть эту цифру, она трудно читаема.
Из бумажных купюр делают сувениры. Кому продают эти сувениры, тоже не очень понятно, потому что из-за высокого уровня преступности туристы туда не едут.
В общем, конечно, это такое ходячее несчастье. Поэтому если бы не научный интерес, то хотелось бы пожелать, чтобы это всё побыстрее закончилось как-нибудь, но из научного интереса хочется, чтобы еще, конечно, помучались, потому что уж больно это увлекательно с научной точки зрения. Но они, конечно, так не думают.
* * *
Екатерина Шульман
- политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС
«Радио “Эхо Москвы”»