Чёрно-белая магия Кертеса
Один из автопортретов Кертеса. (Фото: «Jewish.Ru»)
Он снимал Шагала и Эйзенштейна – а ещё солдат за ловлей вшей. Андре Кертес был фотогением, но мирового признания ждал полвека.
В контекстеПризнания Джины Лоллобриджиды Самая красивая женщина мира — это Джина Лоллобриджида, актриса, фотограф, художница. Она действительно была такой в жизни, а не только как героиня одноименного успешного фильма, однако красота сыграла с ней злую шутку.
«Он всегда нас опережает, что бы мы ни делали», – сказал французский фотограф Анри Картье-Брессон о своем коллеге Андре Кертесе. Поводом для этого восхищенного отзыва стала работа «Вилка». Лаконичный кадр с игрой теней, отбрасываемых столовым прибором, для 1928 года был неслыханным новшеством – прекрасным в своей простоте. Но, конечно, высказывание относилось не только к «Вилке», но и ко всему творчеству Кертеса.
Пока большинство фотографов снимало сложные постановочные сцены, Кертес ловил моменты, которые зацепили бы не столько глаз зрителя, сколько его чувства.
«Нужно стремиться не к визуальному впечатлению, а к эмоциональному восприятию», – говорил Кертес. Своему творческому кредо он следовал всю жизнь – и, возможно, именно поэтому редакторы журналов то и дело упрекали его в излишней сентиментальности. Как следствие, коммерческий успех – да и то весьма умеренный – пришел к нему лишь в 1960-е, хотя признанным мэтром фотографии он стал еще в 1920-е.
Андре Кертес родился в 1894 году в Будапеште в семье книготорговца и был младшим из троих его сыновей. Отец носил фамилию Кон, но был вынужден сменить ее на венгерскую Кертес из-за политики ассимиляции. Сам же будущий фотограф при рождении получил имя Андор. Фотографию он открыл для себя в раннем детстве, и для него это было сродни чуду.
«Мне тогда было лет шесть или семь, – рассказывал Кертес, – мы гостили в деревне у родственников, и там на чердаке я нашел подшивки немецких журналов и старые календари. Они были проиллюстрированы очень трогательными фотографиями. Когда я восхищенно их разглядывал, то поймал себя на мысли, что хотел бы создавать что-то в таком же духе».
Маленький Андор загорелся желанием снимать, но фотоаппарат в те годы стоил недешево. Мечтая о счастливом будущем, когда у него появится собственная камера, мальчик снимал мысленно.
«Я выискивал взглядом, что можно сфотографировать, и делал отпечаток в своем воображении», – делился он позднее.
Когда Андору было 14 лет, мечта о фотоаппарате стала почти несбыточной: его отец умер от туберкулеза, и семья оказалась в нищете. К счастью, брат матери Липот Хоффман не оставил сестру и племянников в беде. Кертес всегда вспоминал о дяде с уважением и говорил, что тот заменил ему и двоим его братьям отца.
Хоффман был человеком практического склада и считал, что детям нужна денежная профессия, поэтому отдал мальчиков в коммерческое училище, а по его окончании устроил двоих из трех племянников работать на фондовую биржу. Андор с первых дней возненавидел это занятие. От ухода с биржи его удерживало только отсутствие других заработков.
Зато с первого жалованья он в 1912 году наконец-то смог купить себе фотокамеру.
Тем же годом датирован его первый – или, по крайней мере, первый сохранившийся – снимок «Спящий мальчик».
В контекстеВитебск против Марка Шагала Наконец, после более чем 50 лет разлуки, 86-летний Шагал встретился с Родиной... В Витебск его не пустили: как и большинство провинциальных городов, он был закрыт для иностранцев из капиталистического мира.
Вскоре началась Первая мировая, и Андора призвали в армию. Но и там на спуск фотоаппарата он нажимал чаще, чем на спусковой крючок винтовки. «Я попал на передовую, когда мне было только двадцать, и камера серьезно помогла мне выжить и не сойти с ума. Я инстинктивно ненавидел войну, и даже если приходилось стрелять, я старался стрелять в воздух. Я верил, что все это рано или поздно закончится, и снимал все интересное, что видел».
Однажды Кертес снял четверых солдат, которые сидели в нужнике. Вскоре один из них погиб. Кертес после некоторых раздумий все же послал последнее фото мужа его жене.
Несмотря на специфичность кадра, для нее снимок оказался ценным подарком. «Она искренне меня благодарила, – говорил Кертес. – Это был живой кадр, в отличие от снимков армейских фотографов. В то время у нас часто мелькали военные корреспонденты с огромными штативами, но они старались снимать смерть и разрушения, а я делал неформальные снимки и ловил моменты из жизни».
Один из таких моментов и принес Кертесу первую известность. Фотограф в шутку послал на конкурс автопортрет, на котором он сидит у ручья и ловит на себе вшей. Ни на какой приз он не рассчитывал и даже не думал, что работу будут рассматривать всерьез. Через несколько месяцев он навещал раненого товарища в госпитале и увидел у него на тумбочке газету, а в ней – свое имя крупными буквами. Как оказалось, его фотография заняла на конкурсе первое место.
В 1915 году Кертеса ранили, причем выжил он чудом: пуля прошла в нескольких миллиметрах от сердца. Выздоровление шло очень тяжело, у него отнялась левая рука – к счастью, потом она восстановилась. В придачу в госпитале он подхватил тиф, так что в итоге его комиссовали, и вернулся он не на фронт, а на ненавистную биржу, хотя из этих двух зол все же предпочитал последнее.
Через несколько лет он вновь предпринял попытку завязать с ценными бумагами. Кертес поселился в деревне, занялся фермерством и пчеловодством для пропитания – и фотографией для души.
Эту пасторальную идиллию и ферму Кертеса уничтожила Венгерская революция 1919 года, и от безысходности фотограф опять вернулся на биржу.
Но снимать он не бросил и в начале 1920-х выиграл несколько призов в венгерских журналах. На этой волне Кертес оставил биржу уже навсегда и в 1925-м уехал в Париж, чтобы полностью посвятить себя фотографии.
Жизнь в Париже Кертес всегда называл самыми счастливыми годами своей жизни. Он оказался в кругу единомышленников – людей искусства и в первую очередь таких же фотохудожников, как он. А главное – теперь Кертес мог зарабатывать своими фотографиями, причем вполне успешно.
В 1927 году состоялась его первая личная выставка – она считается первой в истории персональной фотовыставкой, прошедшей в Париже.
В Париже Кертес много занимался портретной фотографией, в том числе сделал известные портреты Марка Шагала и Сергея Эйзенштейна. «В Париже я дружил с массой фотографов, – писал Эйзенштейн в своих мемуарах, – это и Ман Рэй, и Эли Лотар, и Кертес». Как вспоминал режиссер, Кертес предложил ему своеобразное развлечение – наблюдать за великосветской публикой, «вытянутой из позы», в домашней обстановке:
«Кертес говорит, что более интересного зрелища трудно найти: как они обращаются с прислугой, с парикмахерами, как они ходят по дому, когда им некого стесняться. Прислуга не считается за людей. При ней можно садиться в ванну. Фотограф на дому – почти то же самое».
Кертес снимал парижскую знать не в своем салоне, а приходил на дом, и как-то раз пообещал взять Эйзенштейна с собой: «Я должен был быть в темных очках – на всякий случай, чем черт не шутит, вдруг пришлось бы встретиться где-нибудь потом, – официально таскать за ним футляры и флешлайты с видом его помощника».
Затея по какой-то причине сорвалась, но зато Кертес снял самого Эйзенштейна, и эта фотография стала одним из известнейших портретов великого режиссера.
В контекстеВечный путь История с постановкой, набат которой так и не был услышан, для Люмета завершилась на Бродвее. Без малого десять лет спустя, после войны и после того, как мир узнал об ужасах концлагерей, он сыграл в пьесе «Рождение флага».
В 1933 году Кертес снял свою знаменитую серию «Искажения»: в нее вошло около 200 кадров с обнаженными моделями, снятыми в окружении кривых зеркал. На фотографиях натурщицы предстают в причудливых, искаженных зеркалами позах, где порой трудно различить черты лица и контуры фигуры.
Серия делалась по заказу одного из парижских дамских журналов, но на его страницах появились лишь несколько снимков.
Полностью же «Искажения» увидели свет только в 1978 году, когда вышли в США отдельной книгой.
Однако 1933 год был ознаменован для Кертеса не только «Искажениями». Тогда же он женился на своей давней возлюбленной Эржебет Саломон, которая приехала к нему из Будапешта. И еще одно событие пришлось на 1933 год: Гитлер стал рейхсканцлером Германии, а НСДАП получила неограниченную власть в стране. Шла политизация прессы по всей Европе, журналы хотели острых политических кадров, а не снимков повседневности.
Заказов, а с ними и денег, стало меньше, к тому же пугали и расовая политика нацистов, и милитаризация Германии. Кертес чувствовал, что ни к чему хорошему это не приведет, и в 1936-м вместе с женой принял весьма прозорливое решение уехать в Нью-Йорк.
Переезд в Америку Кертес позднее назвал «абсолютной трагедией». Во Франции он был мэтром, но здесь его авторитет почти ничего не стоил. К тому же Кертес не знал английского – выучил он его только спустя годы, причем до конца жизни говорил с сильным акцентом. В редакциях журналов ему то и дело отказывали, и фотограф перебивался случайными заработками.
В 1937-м он предложил Музею современного искусства свои «Искажения», но там их раскритиковали, хотя в конце концов и выставили несколько работ.
Фотограф даже подумывал вернуться обратно во Францию, но у него – по несчастливой, но спасительной случайности – не было денег на дорогу, а пока он их накопил, началась Вторая мировая.
Под конец 1940 года, когда Венгрия присоединилась к альянсу Оси, все стало еще хуже. Кертесу, гражданину Венгрии, вообще запретили снимать на открытом воздухе как потенциальному шпиону. Только в 1944-м, когда Кертес и его жена получили гражданство США, он снова смог спокойно ходить по улицам с камерой.
Но журналы не спешили звать его к себе, к тому же Кертес даже при своих скромных доходах не брался за все подряд.
Так, он отказался сотрудничать с журналом Vouge – считал, что это не его стиль. Когда его пригласил журнал Life, то он слишком по-своему трактовал заданную тему. Заказчик решил, что работы теме не соответствуют, и не стал их публиковать. Впрочем, позднее фотограф успешно сотрудничал и с тем, и с другим изданием.
Только в 1962-м после персональной выставки в Университете Лонг-Айленда к Кертесу пришла слава и в США – до этого фотограф не выставлялся почти 20 лет. Тут же последовало мировое признание, а за ним и знаковые награды, в том числе золотая медаль международной биеннале фотографии в Венеции в 1963-м.
Признанию способствовало и обретение ранних работ, которые Кертес считал утерянными. Он оставил большую часть негативов своей ассистентке, когда уезжал из Франции. Ассистентка, спасаясь от нацистов, была вынуждена скрываться.
Негативы Кертеса она сохранила и надежно спрятала, но оба не знали о местонахождении друг друга, и связь прервалась.
В 1960-е уже всемирно известный Кертес рассказал эту историю в одном из интервью. Статья дошла до ассистентки, благополучно пережившей войну. Она связалась с Кертесом, и негативы вернулись к владельцу.
Даже в эпоху цветной фотографии Кертес делал только черно-белые снимки – исключением стала серия, снятая на Polaroid в последние годы его долгой жизни. Фотограф умер в 1985-м в возрасте 91 года, оставив после себя около ста тысяч негативов. Практически все свое наследие он завещал Франции, однако его работы можно увидеть в музеях по всему миру.
Часть из них была приобретена еще при жизни фотохудожника, часть куплена у Франции после его смерти. Но около 120 работ Кертес отобрал собственноручно незадолго до смерти, чтобы устроить выставку в Венгрии, у себя на родине. Сегодня они хранятся в его мемориальном музее в небольшом городке Сигетбече, который Кертес называл «истоком своего искусства».
Именно там он совсем еще ребенком впервые увидел иллюстрированные журналы – и заболел мечтой о фотографии.
* * *
Елена Горовиц
«Jewish.Ru»