Поэтесса, птичница, диверсант
Хана Сенеш. (Фото: «Jewish.Ru») 🔗
Первые достоверные сведения о массовом истреблении евреев в Европе XX века дошли до Палестины в начале 1942 года. Представить себе лагеря смерти, расстрельные ямы и молчаливое согласие окружающих с тем, что людей массово уничтожают по национальному признаку, казалось невозможным.
Но информация приходила – о том, что свыше миллиона евреев убито в Польше, а во всей Восточной Европе эта цифра приближается к двум миллионам. Второго декабря в Палестине был объявлен траур, работы в кибуцах остановились, а жители погрузились в скорбь и молитвы. По окончании траура многие переселенцы стали задаваться вопросом: «Что делать?» Для некоторых ответ был очевиден: ехать и спасать своих.
Британия не торопилась обучать израильтян военному делу, а тем более вооружать их, но начала делать это под давлением общественности. В начале 1943 года британское управление специальных операций создало группу из 37 добровольцев для заброски в Европу. Задача диверсантов была ясной – организовать еврейское сопротивление на местах. Среди них была 22-летняя красавица Хана Сенеш. Четыре года назад она приехала в Палестину, потому что считала её единственным местом на земле, где евреи не являются беженцами и эмигрантами.
В Венгрии, откуда она была родом, осталась её мать. И теперь она посчитала своим долгом спасти её.
В контекстеПереосмысливая Холокост Молодые американские евреи самоиндифицироваться с жертвами Холокоста не хотят. Скорее, Холокост отпугивает их от еврейства... Да и с какой стати принадлежность к народу, давшему почти беспрепятственно себя уничтожать, может привлекать молодёжь, выросшую свободной в свободной стране?
Хана родилась в Будапеште в 1921 году. Отец Бэла Сенеш был известным писателем и драматургом. Впрочем, умер он довольно рано, и мать воспитывала детей одна – у Ханы был ещё старший брат Гиора. Дядя Андор был поэтом и переводчиком, как и его сын Иван. Мать Ханны, Каталина, происходила из Западной Венгрии, из интеллигентной еврейской семьи, принадлежавшей к среднему классу.
Хана воспитывалась в привилегированном протестантском лицее в Будапеште и сама стала писать стихи то ли в шесть, то ли в семь лет. Венгерское литературное сообщество называло её «большой поэтической надеждой». Были в её детстве и школа танцев, лыжные курорты, выезды в гости к друзьям за город, походы в оперу и театр, споры о вечном и прекрасном. В 14 лет она жаловалась своему дневнику: «За всё лето написала лишь два стихотворения». В дневник она записывала всё: свои впечатления о прочитанных книгах, друзьях, девичьих увлечениях и о розовом платье, конечно.
Об ужасе войны она писала тоже. Глядя на солдат, марширующих в Будапеште в 1935-м по случаю 15-летия прихода Миклоша Хорти к власти, она любовалась красотой мужественного строя и пугалась мысли о том дне, когда этот строй соберётся не для парада. Когда в октябре того же года началась война Италии с Эфиопией, Хана записала: «Зачем эта бойня? Во имя чего ведут на смерть молодежь? Если бы ей предоставили идти по пути мира, она могла сделать для человечества много полезного и прекрасного. По-моему, нет ничего отвратительнее политики».
Хана довольно рано стала сочувствовать сионистам – растущий в Европе антисемитизм этому только способствовал.
К окончанию обучения в лицее Хана была готова эмигрировать в Палестину. Перед своим отъездом она отказалась от предложения влиятельных друзей семьи устроить её в университет Будапешта в обход антиеврейских законов. Наплевав на литературный талант, Хана решила посвятить себя изучению сельского хозяйства. С единственным чемоданом в руке она вышла из тёплого комфортного дома, который семья купила незадолго до её отъезда, и отправилась на Восточный вокзал, чтобы оттуда ехать в Палестину.
До места назначения добралась к 19 сентября, через два дня начала учиться в школе «Нахалаль», а через два года стала активнейшим участником кибуцного движения.
Хрупкая, стройная Хана, владевшая к тому времени идишем, русским, венгерским и английским языками, изучавшая французский и иврит, поклонница Цвейга, Толстого и Манна, училась ухаживать за курами с тем же азартом, с которым писала стихи. Кстати, в 1940 году она написала своё первое стихотворение на иврите. Чем глубже погружалась она в тайны сельского хозяйства, тем, казалось, внушительней и убедительней становилась её вера в завтрашний день. Хотя она писала, что первое время в Палестине было тяжёлым и напряжённым.
Однажды, получив от подруги открытку из Будапешта с красивым видом, она посмотрела на свои руки, изуродованные работой на земле, и вдруг засомневалась, что правильно поступила, «избрав жизнь простой работницы». Но не позволила сомнению победить.
Сомневаться тем временем было в чём – война проходила совсем рядом, и британцы демонстрировали себя не такими уж друзьями, во всяком случае, по отношению к социалистам вроде Ханы. Она с болью наблюдала, как они мешали переселенцам получать необходимое, с каким безразличием порой относились к их нуждам, отворачивались от гибели людей. Видела возмущение общины, готовность жителей к радикальным действиям. Писала о пароходе с эмигрантами, которым в декабре 1940 года не позволили высадиться на берег в Хайфе. Несмотря на митинг жителей в поддержку прибывших, их отправили в Новую Зеландию.
По газетным новостям следила за разворачивающейся резней в Европе – это было сродни пытке.
Она очень волновалась за мать и ещё до отъезда писала ей, чтобы та искала способ перебраться в Палестину, где в общем был совсем не сахар, но не было антисемитизма.
Переселенцы, знакомые с ней, говорили, что она была невероятно умной, очень талантливой и лёгкой – из тех людей, которые щедро делятся бодростью духа. Но вот мужества и решительности, для того чтобы спрыгнуть на парашюте в стан врага, от неё не ждал никто. Она написала брату: «Поймешь ли, почувствуешь ли, что я не могла поступить иначе, что именно так я должна была действовать? Есть события, в свете которых человеческая жизнь теряет свою ценность; человек превращается в жалкую игрушку, и возникает требование: необходимо что-то делать, даже ценою жизни». Но она так и не отправила это письмо.
В контекстеПро еврейскую трусость Что означает это лукавое стремление к равенству? Что в Бабьем Яру – символе Холокоста, месте гибели 150 тысяч евреев – еврейского мемориала не будет. С таким директором Центра Холокоста, как Подольский, с таким главным евреем Украины, как Зисельс, там будет построено все, что угодно, кроме еврейского центра памяти...
Из 250 добровольцев в Палестине отобрали только 110 человек, в окончательный список из них вошли 37 человек. Подготовку проходили на британской базе ВВС под Каиром. Их учили стрелять, работать с передатчиками информации, прыгать с парашютом. Во время учений она снова демонстрировала себя толковым человеком с умом и сердцем. Обещала своим товарищам экскурсию по Венгрии после войны – эта мечта стала для них призом за то, что выживут. Они повторяли друг другу, что умирает только тот, кто хочет умереть. К началу 1944 года подготовка была закончена.
В успех миссии, говорят, никто не верил: ни британцы, ни сами добровольцы.
Однако в сопровождении ещё семи диверсантов через аэродром в Южной Италии Хана добралась в Югославию, где 13 марта они высадились в расположение партизан. Товарища, прыгавшего перед ней, она напутствовала поднятым большим пальцем руки и улыбкой.
Оценив ситуацию на месте после приземления, парни приняли решение остаться с партизанским отрядом и убеждали Хану сделать то же самое.
Венгрия была оккупирована немцами, приграничные районы – оцеплены и охранялись патрулём. К границе с Венгрией ей удалось пробраться только через три месяца. Её задержали при переходе границы: выдали местные жители. Спрятанную ею рацию полицейские тоже быстро нашли.
Перевезли в военную тюрьму в Будапеште – начались допросы, избиения, манипуляции. Ей устроили очную ставку с матерью. Каталин Сенеш до последней минуты не сообщали, зачем пригласили в здание центральной тюрьмы, в котором в то время располагалось гестапо. Она была уверена, что дочь в Палестине, в безопасности. Но нет же – вот она, в одном из кабинетов мрачного здания тюрьмы: лицо в ссадинах, измученная. Она бросилась к матери – обнялись, расцеловались. И тогда Каталин увидела, что у Ханы не хватает верхнего зуба.
После той очной ставки Каталин была арестована и содержалась в той же тюрьме, потом её переправили в концлагерь Киштарче на окраине Будапешта. Когда в конце сентября 1944 года он был ликвидирован, заключённых отпустили по домам. Она наняла адвоката для защиты Ханы – Красная армия была на подходе, и адвокат уверял её, что Хану отпустят, нет ведь никакого смысла держать. В крайнем случае, ей грозит тюремный срок, который, опять же, аннулируют, как только в Будапешт войдут красные.
28 октября 1944 года суд обвинил Хану Сенеш в шпионаже и приговорил к расстрелу с отсрочкой вынесения приговора на восемь дней.
Мать пыталась встретиться с ней в это время, но безуспешно. Искала встречи с военным юристом Дьюлой Шимоном, членом военного трибунала, вынесшего приговор. Но пока она состоялась, Хана уже была мертва. Её расстреляли 7 ноября после оглашения приговора без присутствия адвоката во внутреннем дворе тюрьмы. Когда Каталин Сенеш всё-таки встретилась с Шимоном, он сказал, что её дочь до последней минуты сохраняла твёрдость характера. Она отказалась принять условия помилования, как и от повязки на глаза перед расстрелом. В тюрьме написала справочник по ивриту и сделала много тряпичных кукол для детей своих сокамерниц.
Из 37 парашютистов, заброшенных тогда в Восточную Европу, 12 попали в руки немцев, семь оказались убиты.
* * *
Алена Городецкая
«Jewish.Ru»