«Вы у нас больше не работаете»...
Ему не было места в соцреализме. Он создал Камерный театр, который обожали Шоу и Пикассо, но не уважал Сталин. Какое-то время ему позволяли работать, но потом обвинили в космополитизме, а театр закрыли.
Режиссер Александр Таиров чуть не сошел с ума и почти сразу умер.
Слабая здоровьем Миночка приехала рожать первенца в Ромны – тихий украинский городок в Полтавской губернии, где жили ее родные. Малыш появился на свет 24 июня 1885 года, и местный раввин записал его Александром. Вскоре Миночка переехала с мальчиком в Бердичев – там двухклассным еврейским училищем заведовал ее муж Яков Коренблит.
Семья была счастливой. Мама – женщина прекрасная, но импульсивная, а отец, на 15 лет ее старше, – человек оптимистичный и рассудительный, как будто всегда немного над ситуацией. Саша пошел в маму. Мог взорваться на ровном месте, а потом мучился из-за своей несдержанности и каялся.
Отец всегда учил, что вокруг все хорошие, мальчик верил, только вот срываться на хороших – еще тяжелее.
Впрочем, нерв и надрыв ему были нужны – артистичный и оригинальный Саша по-другому чувствовать не мог.
В контекстеПовелитель «Кошек» В 1970 году Уэббер и Райс продолжили «перерабатывать» библейскую тематику и представили мюзикл, который перевернул весь театральный мир. Рок-опера «Иисус Христос — суперзвезда» стала абсолютно революционной в своем жанре.
Саша Коренблит влюбился в театр еще подростком. Он бывал на спектаклях братьев Адельгейм – москвичей с еврейской кровью и европейским театральным образованием, которые объехали всю российскую провинцию с классическими постановками трагедий.
Отец при этом всегда очень просил детей – Сашу, Лизу и Леню – получить «серьезное» образование. Но когда старший Саша перебрался в Киев учиться в гимназии, театр образовался у него дома: принявшая его тетка была актрисой местной труппы. В гимназии ставили спектакли, Саша всегда в них участвовал, взяв себе псевдоним Таиров – от арабского слова «таир», орел.
Однако помня о просьбе отца, Саша выучился на юриста –сначала в Киеве, потом в Петербурге, адвокатуру заканчивал уже в Москве.
Но именно театр стал его главным делом.
Его дебют на сцене состоялся летом 1904 года – он вышел на подмостки в Драматическом товариществе, исполнив роль Пети Трофимова в «Вишневом саде». В 1905 году он сделал крупный шаг – стал лютеранином, чтобы черта оседлости его больше не ограничивала.
Начался новый этап – свободный, театральный: играл в театре Комиссаржевской в Петербурге, в составе разных трупп выходил на сцену в Киеве, Санкт-Петербурге, Риге и Симбирске.
У Саши был свой стиль – максимально символичный, насыщенно трагический, по-настоящему театральный.
Когда в передвижном театре Гайдебурова Таиров поставил свои первые спектакли – «Гамлета» и «Дядю Ваню», – актер окончательно стал режиссером. Обратной трансформации не предполагалось.
Таиров обосновался в Свободном театре Марджанова – свежем и дерзком, сочетающем драму с опереттой в противовес основательному и густому МХАТу Станиславского и Немировича-Данченко. Там молодой режиссер поставил две постановки – «Желтая кофта» Хазельтона-Фюрста и пантомиму «Покрывало Пьеретты» Шницлера. Ими он начал «театрализацию театра» – движение, которое должно было показать, что есть еще что-то, кроме скучной достоверности и приземленности классического стиля.
В этом же театре он встретил Алису Коонен, бывшую актрису МХАТа и любимицу Станиславского – она блестяще сыграла в этих двух его новаторских спектаклях.
Театр Марджанова прожил всего сезон, а союз режиссера и актрисы разлучила смерть – в лучших традициях драмы.
За плечами Таирова уже был опыт семейной жизни – брак с двоюродной сестрой Олей, студенткой физмата, с которой они были до удивления внешне похожи. Они влюбились друг в друга еще в юности, а отношения зарегистрировали в 1903 году. Довольно быстро родилась дочь Мура, или Мария. Только тихое семейное счастье режиссера не восхищало. Таиров слишком тянулся к женскому обществу и никогда не отказывал себе в удовольствии полюбоваться на искры в глазах очарованных им женщин.
С Коонен же они были склеены не страстью и не бытом – долгое время они принципиально вместе не жили, – а особым видением настоящего театра.
Она ему помогала во всем. В 1914 году Таиров основал Камерный театр – такой, как ему было нужно. «Мы хотели иметь небольшую камерную аудиторию своих зрителей, таких же неудовлетворенных, беспокойных и ищущих, как мы», – писал Таиров.
Под «мы» он подразумевал часть труппы распавшегося Свободного театра, включая свою новую любовь, 25-летнюю Коонен.
В контексте«Визит старой дамы» в Малом театре В первой части спектакля жители и весь нищий Гюллен монохромны, но как только людьми овладевает жажда денег, в их жизнь постепенно начинает по капле — сначала деталями в костюмах, а потом и фрагментами сценографии — входить желтый цвет, от которого к финалу буквально слепит глаза.
Камерный театр расположился в особняке на Тверском бульваре. Там располагался особняк братьев Паршиных, которые сдавали его для бухгалтерских курсов и воинского присутствия и были не против пересдать новым, более платежеспособным «жильцам». Нужна была пристройка к зданию, и ее начали делать. Денег у Таирова не было, но он их раздобыл. Премьера первой пьесы «Сакунтала» по драме древнеиндийского автора Калидасы состоялась в декабре 1914 года, но настоящую славу театру принес спектакль «Фамира Кифаред» по трагедии Иннокентия Анненского.
Аудитория наращивалась, язык Камерного начали понимать. И тут театр выдворили из здания: хозяева решили пересдать помещения. Таиров, не сломленный обстоятельствами, продолжал ставить: за несколько дней до революции они представили новый спектакль «Саломея» по Оскару Уайльду на крошечных сценах. Театральный критик Николай Эфрос признавался, что это был «опыт огромной смелости»: «Так далеко театр еще не заходил». Но для Таирова понятия «далеко» не было: если искусство требовало – границ не было.
«Мы хотели сразу сказать расплодившемуся театральному обывателю, что мы не ищем его дружбы и не хотим его послеобеденных визитов», – хлестко писал режиссер позже. Мэтрам Камерный театр не понравился. Станиславский утверждал, что в таировщине «нового ничего нет», там только «рафинад и изощренность». Мейерхольд был уверен, что Таиров – «дилетант», а Камерный – творение совершенно «любительское». Вахтангов в критике Таирова не отставал: «У него есть чувство формы, правда, банальной и крикливой. Но ему недоступен дух человека – глубоко трагическое и глубоко комическое ему недоступно». Пока корифеи бухтели, Таиров продолжал делать дело – развивать свой «театр эмоционально-насыщенных форм».
Кто-то говорил: «Таиров – это его художники», потому что без новаторских декораций спектакли были бы не теми. Постановки оформляли легендарные братья Стенберги, Александра Экстер и Георгий Якулов. Все они вносили в театр Таирова свою смелую эстетику: «То его зал превращался в величественную аудиторию с амфитеатром, сияя белизной и светом, то балкон нависал чуть ли не над половиной зала». Такие трансформации на чужой сцене не обеспечишь. Уже в новой стране не без помощи Луначарского, который очень уважал талант Коонен и был давним знакомым Таирова, Камерному театру вернули его особняк. И не просто вернули, а расширили.
В первой половине 20-х годов случились первые зарубежные гастроли – и Европа сразу оказалась покорена. В Париж Таиров привез «Федру» Расина, заново переведенную Брюсовым. Дома все утверждали, что Коонен просто не справится с этой ролью – слишком молодая, без должного для этой роли жизненного опыта. В ситуации с Парижем дело осложнялось тем, что там была своя гениальная Федра, Сара Бернар, и перебить авторитет великой актрисы казалось невозможным. Эти сомнения Таирова только подогревали. Трагедия вышла суровой, тихой и глубокой, как настоящее человеческое горе.
За день до приезда Камерного Сара Бернар умерла, а Алиса сыграла роль так, что стала ее настоящей преемницей – зал взорвался аплодисментами.
В Союз все вернулись уже грандиозными звездами и продолжили работать с новой силой. Таиров жил в театре в буквальном смысле – его комнаты были через лестницу от кабинета. Других он призывал к тому же – например, как-то запер в театре художника Якулова, чтобы он успел сделать все декорации. А когда одна из гримерш, жена Торстенсена, осталась в театре на ночь, чтобы переделать парик Алисы Коонен, великий Таиров расчувствовался и по-домашнему поил ее черным кофе. Внеурочная работа не воспринималась как жертва – это была просто жизнь.
Таиров выдавал спектакль за спектаклем в основном по пьесам зарубежных авторов: «Косматая обезьяна» О’Нила, «Святая Иоанна» Шоу и «Трехгрошовая опера» Брехта. Отечественные пьесы он тоже ставил, но они удавались не всегда. «Заговор равных» по пьесе Михаила Левидова, которую готовили к десятилетию Октября, сняли – это был первый спектакль, запрещенный по политическим мотивам. Картина трагического похмелья после революции была не нужна советской власти. Потом была постановка «Багрового острова» Булгакова – ей дали пожить полгода, а потом тоже сняли. «Камерный театр – чужой театр, не наш, буржуазный театр», – мимоходом обронил как-то Сталин. Это было в 1929 году, и с тех пор напряжение только накапливалось.
В 1936 году Таиров поставил лубочную оперу-буфф «Богатыри» на либретто Демьяна Бедного, который уже тогда из друзей Сталина перекочевал в категорию «морально разложившихся».
Режиссера – уже заслуженного и народного артиста РСФСР – начали планомерно заглушать.
В 1937-м в здание Камерного подселили Реалистический театр режиссера Охлопкова. Пришелец был учеником Мейерхольда, давнего оппонента Таирова, но оплеуху пришлось пережить. В 1940 году Таиров выпустил новую яркую постановку «Мадам Бовари» – она не дышала любовью к СССР, но и скандальной не была. Доверие могло вернуться, но началась война – и все поломала. Камерный театр эвакуировали сначала в казахский Балхаш, потом в Барнаул. В Москву театр вернулся в 1946 году – и все в городе было по-новому.
Власть круто ограничила постановки по произведениям иностранных авторов, а из «местного» Таирова почти ничего не вдохновляло. Он поставил «Старика» Горького, но этого было мало. Люди стали другими, и партия хотела другого. В 1949 году на волне борьбы с космополитизмом всех осенило: Таиров заигрывает перед Западом. Его настоящую фамилию вытащили на свет и поцокали языками, хотя свое еврейство он никогда не скрывал – в 1942 году даже стал членом Еврейского антифашистского комитета. Вдобавок его назвали формалистом, который «завел театр в тупик».
Это был конец. В 1949 году Таирова отстранили от руководства Камерным театром, а потом театр закрыли.
На последнем спектакле с Алисой Коонен пришлось опустить железный пожарный занавес – публика не хотела ее отпускать. Режиссеру и актрисе предложили перейти в Театр им. Вахтангова, но их там не ждали и настоящую работу не предлагали. Государство назначило им – еще вполне энергичным и способным на многое – пенсию. Очень издевательский жест.
После закрытия театра Таиров потерялся. Он заставлял Коонен «держать спину» и готовиться к вечерним спектаклям, пусть их и нет. Таиров ежедневно приходил в театр и допытывался у вахтеров, когда репетиция. Получив ответ: «Вы у нас больше не работаете», разворачивался и шел домой. Он бродил по Тверскому, пытался отыскать на тумбах афиши Камерного, но их не существовало – его переименовали в Московский драматический театр им. Пушкина. 25 сентября 1950 года Александр Таиров скоропостижно скончался в психиатрической клинике в филиале Кремлевской больницы. У него был рак мозга.
Александр и Алиса так и не расписались, но все это время жили вместе, с его законным браком на фоне. В год смерти Таирова умерла и его первая супруга Ольга. После смерти режиссера Алиса обивала пороги многих кабинетов, чтобы доказать, что именно она – вдова Таирова, пусть и гражданская. Фаина Раневская, которая в свое время служила в Камерном, помогала ей отстоять правду в судах. Алиса надеялась, что как вдова сможет добиться, чтобы квартира Таирова в здании театра стала его музеем. Не получилось, квартиру разбили.
* * *
Ганна Руденко
«Jewish.Ru»