100 лет Великой Трагедии
В этом году Россия отметила столетие февральской революции – одного из самых фатальных для страны событий начала ХХ века, а впереди второй юбилейный этап - 7 ноября (по старому стилю 25 октября), ровно сто лет с момента, когда большевики пришли к власти.
На протяжении последних двух-трех лет было очень модно проводить параллели между социально-политическим кризисом, который привел к падению самодержавия в феврале 1917 года, а затем и к октябрьскому перевороту, и тем, что «должно произойти» в России 2017 году. Однако год уже на исходе, а «ничего такого», похоже, не произошло и уже не произойдёт.
Историк Даниил Коцюбинский рассказал «Онлайн812» о том, имеет ли смысл сравнивать современность с событиями столетней давности:
В контекстеПутинской России приходится приукрашивать революционное прошлое Достаточно неловко, должно быть, думают российские власти, что русская революция была народным восстанием против деспотического правления, борьбой с несправедливостью и вопиющим произволом богатых.
Все разговоры о «схожести» сценариев 1917 и 2017 годов с самого начала были основаны на вульгарной нумерологии, а не на правильном понимании тех законов, по которым развивается российская политическая история. Дело в том, что на протяжении всех 500 лет ее существования она доказывает одну непреложную истину – российская власть оказывается слабой и уязвимой для революционного воздействия снизу только в одной-единственной ситуации: в ситуации собственной слабости.
Причем эта слабость проявляется не в том, что «самодержец» оказывается глуп или безволен. Российская власть оказывается слабой тогда, когда сама ставит официальные границы собственного произвола. И, соответственно, когда общество получает возможность чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности от властного террора.
Вот именно это и провоцирует довольно быструю деградацию всей политической системы и в дальнейшем – революцию или «смуту» – как это, например, случилось после того, как власть Василий Шуйского оказалась ограничена «крестоцеловальной грамотой».
В ситуации второй половины XIX – начала XX веков по сути повторилось та же «предсмутная возгонка». По итогам великих реформ Александра II в России был де-факто институализирован оппозиционный дискурс.
Появились земства, в которых люди имели возможность критиковать власть и рассуждать о конституции, появился студенческий класс, который тоже образовывал землячества и существовал автономно – некоторое время полиции было запрещено входить на территорию университетов. И за это время сформировалась традиция студенческого вольномыслия и студенческих протестных акций.
И весь этот процесс не смог остановить даже Александр III, который проводил политику контрреформ.
Также по теме«Новая газета» Сто лет назад — сто лет вперед RFi Москвичи пришли к Соловецкому камню вспомнить жертв репрессий
Его контрреформы с самого начала носили не радикальный характер. Он только пытался немного подморозить активность либералов и революционеров. Но, по большому счету, он просто сжал пружину, которая выстрелила, как только Александр III ушел, и его место занял Николай II, от которого общественность сразу же стала ожидать либерализации и который с каждым годов вызывал все большее раздражение из-за того, что с этой самой либерализацией «тянул».
И эта пружина выстрелила в ходе революции 1905 года, которая вынудила императора Николая институциализировать либерализм уже окончательно, то есть не только информационно, но и политически. Страна перешла в полуконституционный режим, когда появилась Госдума, где стало можно критиковать правительство. Отчеты о заседаниях публиковались, газеты избавились от предварительной цензуры и стали обсуждать политические вопросы абсолютно свободно, за исключением вторжения в непосредственно жизнь царской семьи.
Но даже это можно было обойти. Например, разговоры о Распутине на страницах прессы фактически все время касались царской семьи. И это в конечном счете стало мощным тараном, сокрушившим бастионы авторитета самодержавной власти.
В контекстеИстория по вызову Режим, возникший в результате событий 100-летней давности, прошелся, перефразируя поэта, железом по сердцам миллионов живущих сейчас постсоветских людей, а вот сама революция кажется уж очень далекой и непонятной.
Ведь Николай II превратился в политическое ничто к февралю 1917 года не только потому, что таковым был по факту изначально. Он мог, в конце концов, найти какого-то сильного правителя, и попытаться на него опереться. Но он этого сделать не смог. Даже те из числа сильных людей, кто готовы были его поддержать, вроде Столыпина, учитывали тот факт, что надо взаимодействовать хотя бы с умеренно-либеральной общественностью.
В обществе уже существовала политически независимая от власти жизнь, и это, само по себе, в перспективе создавало угрозу царскому авторитету.
Царь в итоге чем дальше, тем безнадежнее превращался в «ненастоящего царя» и русские люди перестали в итоге воспринимать царскую власть как страшную и террористическую. Что и спровоцировало их, в конце концов, на антимонархический бунт.
Тоже самое произошло в эпоху Перестройки, когда Горбачев сам добровольно делигитимизировал власть коммунистической партии. Он объявил эпоху Гласности и предложил народу «поговорить». И в ходе этого разговора власть коммунистической партии оказалась точно также делигитимизирована, как власть Николая II в период 1905-1917 годов.
И поэтому в августе 1991 года протестные массы вышли на улицы, и никто не вышел против них – в поддержку коммунистов, никто не встал на защиту КПСС и СССР. КПСС оказалась полностью скомпрометирована именно потому, что перед этим на протяжении нескольких лет существовала возможность ее публично и безнаказанно критиковать.
В контекстеИзвлёкшие выгоду Если в России ностальгируют, скорее, по рухнувшей империи, по страху, который она вызывала у всего мира, на Западе немало ещё тех, кто воспринимает лозунги Октябрьского переворота всерьёз, веря, что социализм есть светлое будущее человечества.
Нынешний правитель России, насколько я могу судить, прекрасно эти уроки усвоил – как минимум уроки перестройки, но я думаю, что и уроки начала ХХ века. Поэтому его политика строится на последовательном уменьшении количества общественной свободы, которая утвердилась в обществе еще в эпоху Горбачева и раннего Ельцина.
Эта политика продолжается на протяжении почти 20 лет, и мы видим, что постепенно происходит «стерилизация» общественно-политической активности.
Она становится все более зависимой от власти.
При этом в сознании российского общества такой правитель, который демонстрирует силу, способность ликвидировать любое оппозиционное выступление против себя, подтверждает с каждым новым своим сроком свою всё большую авторитарную легитимность, ибо убеждает общество в том, что он – «настоящий самодержец».
Все эти факты позволяют сделать совершенно четкий вывод о том, что ничего подобного в революции 1917 года ни в 2017, ни в 2018 годах не может произойти. В России сегодня существует очень стабильная политическая модель – во главе страны находится «настоящий царь», который обществом воспринимается как способный удержать себя сам и способный задавить любое выступление, направленное против него. Плюс обладающий всякими дополнительными бонусами: приращением «новых земель», умением, с точки зрения населения России, жестко разговаривать с внешним миром, ведением неохолодной войны с Западом.
Все это делает Путина в глазах россиян легитимным правителем, независимо от того до какой степени честными были выборы.
Легитимность власти в России вообще зависит не от честности выборов, а как раз наоборот – от способности власти авторитарно манипулировать избирателями.
И заставлять их принять ту власть, которая сама себя перед тем «назначила». Так повелось еще с XVI-XVII вв. И, как показала история последних 100 лет, ничего с тех пор не изменилось.
* * *
Даниил Коцюбинский
«Онлайн812»